Жили два друга

Семенихин Геннадий Александрович

– Двадцать два.

– А мне двадцать три. Но я уже с десяти лет отучился сосать леденцы.

Пчелинцев невинно взмахнул бархатными ресницами и зарделся румянцем.

– Если хотите знать мое личное мнение, то совершенно напрасно, товарищ лейтенант. Сахар содержит много фосфора. А фосфор растормаживает творческие процессы.

– Профессор, снимите очки-велосипед, – беззлобно усмехнулся Демин. – О вашем творческом процессе я буду судить сегодня по количеству пробоин.

Стрелок неопределенно пожал плечами. «Хоть бы ты промазал, черт голландский, – без особенной неприязни подумал командир экипажа. – Я на тебя живенько написал

бы рапорт с просьбой о переводе в другой, менее подготовленный экипаж, который еще задержат в учебном полку на одну-другую неделю. А мы без тебя – на фронт и опять спокойно заживем».

– Готовы, младший сержант Пчелинцев? – спросил он отрывисто.

– Готов, товарищ командир.

– Вопросы ко мне есть?

– Вопросов нет. Есть просьба.

– Какая?

– Точно выполнять все мои команды.

– Опять шуточки? – покосился на него Демин. – Или вы забыли, кто кем командует? По-моему, все-таки летчик – воздушным стрелком, а не воздушный стрелок – летчиком.

– Вы совершенно правы, товарищ командир, – вдруг быстро и серьезно заговорил Пчелинцев. – Вы, разумеется, мною командуете. Но я бы хотел, чтобы вы предметно поняли, кто такой воздушный стрелок на самолете ИЛ-2. Щит летчика, и только. Но хорошим щитом ты станешь, когда и летчик научится тебя по-настоящему понимать и будет поддерживать твои действия нужным маневром. Я вижу все, что делается за хвостом самолета, а вы – нет. Значит, каждая моя просьба для вас обязательна как команда, иначе в настоящем воздушном бою «мессера» нас голыми руками возьмут.

Демин заглянул подозрительно в черные глаза под бархатными ресницами, ожидая увидеть в них лукавство, но взгляд воздушного стрелка был чуть ли не умоляющим.

– Вас понял, – примирительно сказал Демин. – Я буду маневрировать. Только сигналы по СПУ (СПУ – самолетное переговорное устройство.) подавайте коротко и быстро. – Он сознательно опустил слово «команды». – Еще что ко мне?

– Больше ничего, товарищ командир.

– Тогда в кабину.

Едва Демин успел прогреть мотор, как в наушниках раздался надтреснутый голос Заворыгина: «Удав-тринадцать, вам взлет!» Зеленый ИЛ с цифрой 13 на руле поворота, подпрыгивая по испеченной солнцем земле, стал рулить на взлетную полосу. Демин точно по расчетному времени появился в зоне воздушных стрельб, сменив ушедший оттуда экипаж Чичико Белашвили.

– Ну, как там у вас, стрелок? – окликнул он Пчелинцева.

– Веду наблюдение.

Самолет-буксировщик шел, набирая высоту, им наперерез. На длинном фале чернел туго набитый ветром матерчатый конус, по которому надо было стрелять. Теперь хвост их самолета был повернут к этой мишени, и только Пчелинцев ее видел. Демин наблюдать за конусом не мог. Стянутая броней спинка пилотского кресла лишала его этой возможности.

– Командир, появилась цель, – услыхал он в наушниках голос воздушного стрелка. – Пять градусов влево.

Демин изменил направление самолета и спокойно посмотрел было на линию горизонта, но настойчивый голос Пчелинцева снова заполнил наушники:

– Командир, левый крен. Пятьдесят метров выше…

Еще пять градусов влево… Вниз с углом в двадцать градусов. Хватит. Вверх метров двадцать. Еще левый крен… Горизонтальный полет. Убавьте обороты мотора.

«Черт побери, действительно он меня этак ухайдакает», – мелькнуло в голове у Демина.

– Ну что, хватит вам эволюции? – окликнул он сипло стрелка, но Пчелинцев вместо

ответа разразился градом новых команд. Он заставлял летчика делать то правые, то левые развороты, опускать и поднимать нос машины. Ручка ИЛа, когда его приходилось бросать в пике и выводить в горизонтальное положение, весила несколько килограммов, и Демин вспотел, ощущая настоящую усталость.

– Ну, вы! – крикнул он грубо. – Скоро вы там кончите свои эксперименты!

– Товарищ командир, «горку» в двадцать градусов, – попросил стрелок, – он от нас уходит.

– А-а, ну вас к дьяволу! – выругался Демин, но «горку» выполнил. Поблескивая на солнце горбатой кабиной, ИЛ на скорости взметнулся вверх и затрясся от грохота задней огневой установки.

«А он очередями бьет короткими, – отметил про себя Демин, – целится парень. Не в белый свет как в копеечку пуляет».

– Командир, – закричал в это время стрелок, – уголок в тридцать – сорок градусов вниз…

Демин, кряхтя от злости, выполнил еще один маневр, и опять в гул мотора вплелся грохот пулеметных очередей.

– Удав-тринадцать, – донесся с земли голос подполковника Заворыгина, – на посадку.

Демин первым выбрался из кабины. Плечи, освобожденные от парашютных ремней, облегченно выпрямились.

Повернув влево голову в коричневом шлемофоне, он с чувством негаснущей неприязни глядел, как легко и свободно соскакивает на землю Пчелинцев. Стрелок уже снял шлемофон, ветер лохматил его русые мягкие волосы.

– Ну вы меня и загоняли, младший сержант, – ворчливо произнес Демин, – аж спину ломит. Действительно, можно подумать, что не я, а вы командир экипажа.

– Это не входит в мои творческие планы, – ответил Пчелинцев насмешливо.

– Что «это»? – не понял Демин.

– Становиться командиром экипажа.

– А меня ваши творческие или какие там планы не интересуют, – отрезал лейтенант. – Мне важно, чтобы вы поразили конус. Опасаюсь, этого не произошло.

– Вот и я опасаюсь, – откровенно вздохнул стрелок. – Ведь если я промазал, вы найдете любой предлог, чтобы выставить меня из экипажа. А я бы этого не хотел.

– Почему?

– Мне у вас очень понравилось.

Демин промолчал и отвернулся.

* * *

– По-о-олк, смирно!

Маленький, туго переплетенный ремнями начальник штаба майор Колесов бегом проносится вдоль строя и замирает с рукой, приложенной к виску, в трех шагах от Заворыгина. Узенькие хитроватые глазки майора изображают предельное подобострастие. Пухло вздымаются тщательно выбритые щеки.

– Товарищ подполковник, по вашему приказанию личный состав штурмового ордена Ленина Белгородского авиаполка построен.

Заворыгин делает отмашку и вполголоса произносит «вольно». Высокий и чуть сутулый, на целую голову выше своего начальника штаба, он медленно приближается к левому флангу. Колесов на толстых кривых ногах важно семенит за ним. Летчики и воздушные стрелки стоят уже немножко вразвалку. Каблуки сапог не прижаты друг к другу, скрипят ремни поправляемых планшеток. Подполковник Заворыгин – это барометр. Плохи дела в полку – и лицо у него сухое, мрачное, а то и злое. Тонкие нервные губы в одну линию, глаза – пороховой погреб. А если все в порядке или произошло что-то отрадное – его не узнать. И на лице улыбка, и голос веселый, и взгляд как у всякого душевного человека, немного к тому же озорного. Сейчас жесты подполковника широкие, голос рокочущий.