Жилины. История семейства. Книга 1
Шрифт:
– А в ватагу тебя взяли как подсобника? – не выдержал Иван.
– Почему подсобника? – возмутился Прохор. – Резчик я. Знаешь, какую красоту на деревянной доске навести могу? Все говорят, что лучше меня мастера в наших краях нет. Здесь, – и он на воз показал, – сплошь моя работа. Я вначале топориком работаю, затем ножом и всякими стамесками да долотом. У меня приспособлений всяких тьма. Видишь, на передке сундучок резной в самом низу стоит? Так вот он доверху всяческим плотницким инструментом заполнен. Я тем инструментом любую резьбу могу выполнить. Хошь ажурную, хошь выемчатую, хошь скобчатую. Но больше всего я люблю прорезную, которую иногда с ажурной путают.
Иван и впрямь с удивлением смотрел на Прохора. Тот изменился буквально за мгновение. Куда делся изнеженный и избалованный мальчишка, маменькин любимчик. Теперь напротив Ивана стоял совсем другой человек. Целеустремлённый и увлечённый, глаза оживились, в них заблестел огонёк, округлые до того щёки подтянулись. Даже небольшая чёрная, по-юношески реденькая бородка, начинающая только-только пробиваться на ещё по-детски пухлом лице и путавшаяся в завязанных ушах треуха, и та стала какой-то задиристой и на улицу вылезла. Руки в кулаки сжались. Прохор весь напрягся. Казалось, дай ему сей момент инструмент в руки да материал для работы – сразу же стружка виться станет да так во все стороны и полетит.
– Тро-ну-лись, – раздался голос Феофана.
Прохор на это никак не отреагировал. Как стоял около подводы, так и продолжал стоять. Решительность на его лице сменилась мечтательностью. Сейчас он, наверное, где-то в другом мире свои загогулинки вырезал.
– Давай, Прохор, садиться, ехать надо, – толкнул его Иван.
Прохор с места так и не тронулся, но на Ивана глянул, а затем головой в сторону дороги, вверх поднимающейся, кивнул.
– Куда ехать-то? Ты, дурья башка, сам посмотри. Пока они все не тронутся, для нас дороги нет.
И действительно, прошло немало времени, прежде чем стоявшая перед ними телега наконец шевельнулась. Однако лошадь не смогла стронуть с места тяжёлый воз. Ей пришлось на пару шагов отступить, а затем, понукаемой возчиком, который к словам кнут добавил, рвануть изо всех сил. Колёса вначале еле-еле, а затем всё быстрей и быстрей начали крутиться, и телега потихоньку пришла в движение.
– Вот теперь и мы поедем, – сказал, залезая на подводу, Прохор.
Он дёрнул вожжи. Иван думал, что им тоже придётся с трудом трогаться с места, но лошадь безо всякого напряга пошла вперёд, и воз послушно двинулся следом. Лошадь действительно сама шла за своими подругами, и внимание на неё можно было не обращать. Вот они за разговоры и принялись. Вернее, больше Иван говорил, а Прохор слушал.
Всю дорогу Иван рассказывал о том промысле, куда его учеником взяли. Слушателем Прохор на удивление хорошим оказался. Не перебивал, вопросы задавал только тогда, когда рассказчик сам передышку делал. За разговорами время незаметно шло. Иван даже удивился, когда обоз остановился и к ним подошёл Прохоров батя.
– Всё, малец, тут наши пути расходятся. Тебе, как я понял, надо вон по той тропе идти, а наша дорога прямо.
Иван огляделся. Действительно, вон видна колокольня в Омутове. Село это большое, рядом с трактом, сюда они всей семьёй каждое воскресенье в церковь на исповедь ходили. Своей в их деревне не было, вот и приходилось шесть вёрст ногами отмерять. Здесь, в Омутове, пусть и маленький, старенький, но свой храм имелся, куда любой человек, исповедующий исконную веру, мог зайти помолиться. Жаль только, без священника он остался: отец Амвросий совсем одряхлел и покинул приход, когда Иван ещё из младенчества не вышел, а нового рукоположить было некому. Поэтому в храме по воскресным дням службу
Иван с подводы спрыгнул и низко старшому поклонился:
– Спасибо большое, дядя Феофан! Если бы не ты, я точно сегодня дойти бы не смог. Замёрзнуть бы не замёрз, а вот устал бы без меры – это точно. Дай тебе Бог всякого добра: здоровья – это, как моя бабушка говорила, самое главное, – да в работе удачи, да чтоб она денежной была. – И он ещё раз низко поклонился.
Обоз тронулся. Иван стоял и смотрел, как удаляется подвода с Прохором, который сидел неподвижно, будто застыл, держа в руках вожжи. Вдруг он рывком обернулся.
– Иван, давай на Фроловской ярманке встретимся. Ты как придёшь туда, к первому балагану подходи, его завсегда наша артель занимает. Меня не будет – скажи, где со своим хозяином остановишься, я обязательно тебя разыщу.
Последние слова он уже прокричал, поскольку телега далеко вперёд уехать успела, и только эхо пару раз их невнятно повторило.
К родной деревне Иван подходил уже в полной темноте. Облака сгрудились и совсем закрыли звёзды на небе. Дома его никто не ждал. Малышня, конечно, обрадовалась: как же, старший брат пришёл, да не просто пришёл, а с гостинцами. Кому куклу, кому игрушку какую, а ещё всем сверх того по леденцу да прянику печатному. Вот радости-то было!
А матушка, как вошёл он, с лавки вскочила, к сыну прижалась вся. Он ей красивый расписной платок подарил – дядя Тихон передать попросил. Очень ей платок понравился, тут же примерять начала. А вот тятя, когда Иван ему новый кошель, красиво расшитый, подал, на подарок даже не глянул, в карман его сунул да сквозь усы буркнул только:
– Что так рано пришёл? До сева ещё недели две или три. Нам тебя кормить нечем, сами полуголодные ходим.
И всё. Ни тебе здравствуй, сын, ни тебе спасибо.
Тятенька угрюмый целыми днями то на лавке лежал, то с мужиками балакал. Хорошо ещё, они хлебное вино, как во многих других деревнях принято было, не пили. Иван матушке помогал: и за скотиной ходить, и по дому – то у плиты подсобить, то воды с реки натащить, чтобы на пару дней хватило. В общем, без дела не оставался. Маменька на сына нарадоваться не могла, а тот ей всё-всё, что день за днём делал, пока у Тихона жил, пересказывал. Так три недели и прошли.
С едой действительно было худо. Обе коровы ходили стельные и молока уже не давали. Куры сели на яйца и тоже почти не неслись. А всё, что насолено, наквашено да насушено с осени было, за зиму съесть успели. Соли и той на донышке туеска осталось, поэтому её так экономили, что всё недосоленным варили. Оставалось ждать нового урожая ягод с грибами.
Первой крапива у плетня подниматься стала, и тут же её на щи пустили, ели да нахваливали. Потом грибы пошли, самые первые – сморчки и строчки. Их много росло в лесочке, который почти к огороду по задам подходил. И вот ведь что интересно: строчки со сморчками там всегда, как снег сходил, появлялись, а как пропадали они, ничего другого из грибов там не росло. Маменька их отваривала в двух или трёх водах и только после этого жарила. А ещё блины ими начиняла и ещё раз обжаривала – вкуснотища! Тут-то семья и отъелась немного после вынужденной голодовки.