Жираф Джим
Шрифт:
— Да, Спек. Оно самое. Метафора.
— На самом деле, Джим, я никогда бы не подумал, что ты поэт.
— А я здесь при чем? — удивляется Джим, отметая всякие сентиментальные поползновения решительным взмахом хвоста. — Я хотел сказать, что кассета — как раз метафора, и то, что ты видел, нельзя понимать брутально.
— Буквально.
— То, что ты видел, нельзя понимать буквально.
Я киваю.
— А как это следует понимать?
Джим шумно втягивает носом воздух, собирается с мыслями.
— Твоя жена, безусловно,
— Ну хорошо. Давай предположим. В качестве аргумента в дискуссии. Что я буду в точности следовать твоим советам. Буду чаше бывать на воздухе. Всячески развлекаться. Заниматься с женой всяким сексом. С выключенным телевизором. Я все сделаю, как ты скажешь, и тем самым предотвращу смерть от сердечного приступа. А что будет с тобой? — Я встаю на колени перед старым видаком серебристого цвета и вынимаю кассету. — В смысле, чем ты займешься потом? Отправишься спасать кого-то еще? Или вернешься обратно на свои жирафьи небеса?
Джим прищуривает один глаз.
— Никаких сантиментов с розовыми соплями. Меня поймают, устроят облаву. А потом просто пристрелят.
Я отдаю ему пленку.
— За что?
— Зато, что пустился в бега.
— Да, сурово. Нельзя так с животными, — говорю я в защиту жирафа-призрака. — Ты себе умираешь, можно сказать, никого не трогаешь, а тебя — раз и пристрелят. А еще говорят: не пинайте дохлое млекопитающее.
— Да нет, это даже и к лучшему. — Он швыряет кассету на диван. — Завершатся мои мучения. Пуля промеж глаз — и все кончится. А то это паршивое существование в пограничной сумеречной зоне меня достало.
— Но как можно застрелить бесплотное существо?
— Большой, нехреновой такой пулей.
Я не знаю, что говорить. Да и что можно сказать жирафу, у которого нет ничего. То есть вообще ничего. Который рискнул своей пятнистой шкурой, чтобы спасти твою однотонную. Помочь тебе добрым, хотя и дурацким советом.
— Ну ладно. Было приятно с тобой познакомиться, Джим.
— Эй, погоди, — говорит призрачное животное, когда я пытаюсь вытолкать его в прихожую. — Хочу тебя попросить об одном одолжении. Можно я у тебя поживу пару дней?
— Мне показалось, что ты говорил, что тебя пристрелят.
Он ухмыляется.
— Сперва им надо меня поймать.
— Но еще пару секунд назад ты был готов сдаться.
— Может быть, я и жираф, но никак не кретин. Я ухожу в самоволку. Ну, что скажешь, приятель? Всего пару дней. Пока не придумаю, что делать дальше.
Я задумчиво почесываю подбородок и качаю головой.
— У вас же есть лишняя комната.
— Ты имеешь в виду кладовку? Это нелишняя комната, это кладовка для всякого хлама. Ты у нас всякий хлам?
— Я мог бы пожить у твоей сестры.
— У нее аллергия на шерсть.
— Я мог бы спать с ее дочкой.
— Джим, она же еще ребенок.
— Дети любят животных.
— Но ты извращенец.
— Ладно, намек
— И не забудь свою заколдованную кассету.
— Можешь оставить ее себе, — говорит Джим. — Злобный анус.
— Опять обзываешься? Может быть, хватит уже? Слушай, я тут подумал… давай подождем Воздержанье, она скоро вернется из агентства по усыновлению. Посмотрим, что она скажет.
Джим уныло качает головой.
— Стой, призрак! [3]
— А не пошел бы ты на хрен?
И вот так, нагрубив на прощание, жираф-призрак уходит.
Дядюшка Тянем-Потянем
После без малого двух недель беспокойства, когда жираф-призрак приходил каждую ночь, теперь меня беспокоит его отсутствие. Я все думаю, как было бы здорово снова увидеть хотя бы кончик его длинного носа. Промучившись пару часов, я поднимаюсь с кровати, подхожу к шкафу, открываю дверцу и заглядываю туда, внутрь. Ничего. Даже чисто символической кучки фекальных масс.
3
Цитата из «Гамлета».
Пуховое одеяло на кровати жены издает тихий шелест. Воздержанья сидит на постели и удивленно таращится на меня.
— Скотт, что ты делаешь?
Я закрываю шкаф и возвращаюсь в постель.
— Мне показалось, я что-то слышу. И я подумал, что кто-то пробрался в дом.
— И ты искал его?
— Да.
— В шкафу?
— Да, — говорю. — Или. Это… Рубашку искал.
— Рубашку?
Я молча киваю.
— Скотт, тебя что-то тревожит?
Я качаю головой.
— У тебя что, неприятности на работе?
Я снова качаю головой. У жены черный пояс по языку жестов, так что она запросто может читать мою жестикуляцию даже в полной темноте. Я ложусь на спину и смотрю в черное пустое пространство, где вообще-то полагается быть потолку.
— Воздержанья, а ты когда полировала сервант… Тебя это… э… возбуждало?
— Какой ты смешной. — Мне слышно, как она взбивает подушку, прислоняет ее к стене и садится. — Возбуждает ли меня полировка мебели? Во всяком случае, мне нравится это занятие. Как и всякое монотонное действие, оно не требует сосредоточенности, и можно думать о чем-то другом. Мысли так разбредаются…
— И куда забредают?
— Да так, никуда. Например, мне представлялось, что я лежу на лугу. В траве. Снимаю туфли и хватаю стебельки цветов пальцами ног. Да, а потом я поднимаю глаза и вижу этого большого коня. Такой вороной жеребец, очень красивый. Он сдирает с меня юбку зубами.
— Как грубо. А что было потом?
— Он взобрался ко мне на спину и поскакал. Ну, на мне.
— Ты хотела сказать, ты взобралась к нему на спину. Села в седло, взяла в руки поводья, и он помчал тебя по зеленому лугу.