Жирафка
Шрифт:
— Вот что у нас было (практически ничего), а вот что у нас есть (практически все). Чего мы (то есть они, старшее поколение) достигли и чего достигнете вы (то есть мы)!
Меня от этих рассуждений коробило. Я их воспринимала как любимую присказку деда: «Вот во времена Первой республики за утку давали всего два гроша!» Я думала, что этот способ выражения умер вместе с ним, однако вот он, живет! Не то чтобы у нас в семье любили Первую республику, но разговор о постоянной нехватке товаров, о продуктах по карточкам, об отсутствии игрушек и тренировочных костюмов велся все время в нравоучительно-педагогических
— А я ничего против совместных спортивных занятий родителей с детьми не имею. Это единственное, что мне нравится в спартакиаде, — возразила я.
— Женщины на спартакиаде будут прекрасны, — вступила в разговор мама.
Это было перед моей поездкой на летние работы; мама как раз возвратилась с репетиции районных и окружных женских групп второй категории, выступавших со спортивными композициями (она отсутствовала все выходные), и в восторге вертелась перед зеркалом.
— Только посмотри, как красиво сочетаются эти движения!
Я выдавила из себя благожелательную улыбку — иначе поступить не могла. Когда мама заходится, ей хоть кол на голове теши — все бесполезно.
А вот с папой никогда не знаешь, что он на самом деле думает, в особенности когда речь идет о маме, я же с мамой всегда попадаю впросак. Неужели она не понимает, что спартакиада и я несовместимы? Из-за этой спартакиады мамы вечно нет дома; мне-то от этого ни холодно, ни жарко, но вот в прошлом году мне как-то поручили проводить занятия с младшей группой. Как я ужасно себя чувствовала, когда торчала среди малышек, как телеграфный столб! Правда, мама, узнав об этом, договорилась в школе, чтобы мне больше таких поручений не давали, но сама, когда на районной спартакиаде девочки в зеленых юбочках с бантиками шли по полю стадиона в сопровождении высоких молодых девушек, заливалась слезами умиления. Ведь и я могла быть с ними! Выигранное нашим обществом состязание по мини-баскетболу, входившее в программу спартакиады, ее не утешило. Ей было этого мало…
— Я не понимаю, что ты имеешь против спартакиады! Я-то обеими руками «за»! — Она тяжело вздохнула.
Я-то очень хорошо знаю, сколько раз нас лишали спортзала из-за занятий женских групп общефизической подготовки, пока вопрос не был поставлен ребром и мы не получили зал независимо от них.
— У нас не оздоровительные тренировки, мама, мы тренируемся всерьез, в этом и заключается принципиальное различие между нами.
— Насколько мне известно, тренировки подростков происходят на школьных уроках физкультуры.
И каждый раз во время наших бесконечных споров она пыталась доказать мне, что новая программа спартакиады будет чем-то из ряда вон выходящим. И мне приходилось сдерживаться изо всех сил, чтобы лишний раз ее не дразнить. Мама вообще-то не упряма и кое-что способна понять, но в этих вопросах ее с места не сдвинешь. А вот как раз сейчас ее злить нельзя ни в коем случае. Наоборот, мне сейчас в высшей степени важно узнать ее мнение, как вести себя в разговоре с директором нашей школы. Милуш даже не подозревает, насколько мне с руки ее плач и скрежет зубовный. Я вижу, что мама сердится, когда Милуш вновь выступает в своем репертуаре, а когда мама сердится на Милуш, она с благосклонностью относится ко мне, в чем я уже многократно убеждалась. Теперь надо только ловить момент.
Милуш шла напролом.
—
Еще как помогал, приходил с работы только в девятом часу. Неудивительно, он же выполнял важное государственное задание! — сажал Катку делать письменные задания и отгонял Бару от телевизора. А если в воскресенье шел с ними гулять, то прогулка оканчивалась в пивной у стадиона «Спарта». Дети плакали, так как хотели в детский театр-студию «Товарищ». Зато стоило ему посмотреть на Бару, как она успокаивалась, а Милуш могла орать до умопомрачения — и безрезультатно; Бара становилась совершенно неуправляемой.
— А может быть, не надо забирать Бару из детского сада после обеда; другие дети сидят там до половины шестого, и ничего с ними не случается. — Мама уже заведена до отказа, что мне и нужно: я слышу это по ее голосу.
Но Милуш ничего не замечает.
— Детский сад! — пренебрежительно фыркает она.
— Ты, например, и в ясли ходила, а я что-то не заметила, чтобы тебе от этого стало хуже, — продолжала мама.
— Но это было в те времена, когда утверждали, что детей нельзя баловать, нельзя их жалеть, когда они плачут. Бара воспитана по-другому. А Катка? Ты бы позволила ей ходить с ключом на шее? Ты на это не способна, и я тому живой пример.
Продолжай в том же духе, Милушка! Это только и надо! Именно об этом весело рассказывают гостям: как Милу воспитывали в строгости, и не потому, что мама пренебрегала своим родительским долгом, упаси боже, а потому, что полностью разделяла научные воззрения отца, она просто действовала так, как требовала тогдашняя педагогика. Но те времена давно прошли, и теперь все руководствуются природным здравым смыслом. Я очень ценю мамину самокритичность — именно благодаря этому с мамой можно иногда разговаривать обо всем. И все же, несмотря на мирный характер, она позволяет себе сердиться (она утверждает, что с собственными детьми трудно выдерживать необходимую дистанцию), но это ничего.
Однажды она поймала меня на том, что я подделала отметку за диктант (переправила «четверку» на «пятерку»). Это было в третьем классе, и мой поступок был ужасно глупым. Я тогда сказала ей, что сделала это потому, что ужасно ее боюсь. Она испугалась, как бы я не утратила доверия к ней. Правда, я тут же добавила, что боюсь ее не так сильно. Этот способ до сих пор срабатывает. А иногда она даже и не сердится. Но законом нашего дома остается добросовестное исполнение своих обязанностей.
— Насколько мне известно, — ледяным тоном произнесла мама, — Катка пока еще ходит на «продленку».
Кажется, Мила поняла, что пора остановиться.
— Мама, но я так несчастна, я так буду скучать! — всхлипнула она.
Напрасны все мои надежды — она опять купила маму.
— Ах моя девочка, — вздохнула мама, — у всех это было, и ты выживешь. А мы всегда тебе поможем.
Я взглянула на отца. Он терпеть не мог слез. Отец пожал плечами, как будто хотел сказать: в пианиста не стреляют.
— Ах, вспомнила! — Мама вскочила, как будто ее укусила оса. — Не хотите ли послушать прекрасную музыку? У меня такая кассета!