Житейские истории (Сборник рассказов)
Шрифт:
Для начала я решил ее помыть и с трудом провел в номер. Включил душ, но, пока он работал, Нора не подходила ни в какую, а когда я попытался втолкнуть ее туда силой, она подавленно зарычала. Я не стал рисковать и оставил ее в покое. Зашел приятель. Мы сидели и пили водку с колой. Играл Клаус Шульце. Собака сначала осваивалась и беспокойно ходила по комнате, выходила на балкон, заходила в туалет и в прихожую, а потом легла в углу и закрыла глаза. А когда открыла, в них были слезы. Она стирала их передними лапами. Ей было стыдно.
Во время ужина я услышал возмущенные крики и недовольный голос официантки "Уже собаки начали по
Накормив комаров и пропахнув дымом, мы возвращались назад. Нора устало шла впереди, понурая, с опущенной головой. Показалась гостиница, и она будто приободрилась и завертела хвостом, загнутым колечком кверху. Метрах в десяти от двери она остановилась. "Нора!"- позвал я, приоткрыв дверь. Позвал без особого желания. Не знаю, почувствовала она это или нет, но даже не двинулась с места. Я вошел внутрь и встал у лифта. Нора перешла на другое место, чтобы меня было видно. Я постоял с минуту и вошел в лифт.
К полуночи, допив водку с колой, мы с товарищем расчувствовались и пошли искать собаку, но, обойдя вокруг гостиницы, вернулись к себе в номер, однако, договорились, что если утром она придет, я возьму ее с собой. Но утром она не пришла. Сев в автобус, я смотрел в окно и ждал... А вдруг?..
Всю обратную дорогу я представлял, как бы вез ее домой. Грязную. Без намордника. Без санитарной книжки. Как платил бы водителю автобуса и проводнице. Как бегал бы за ней на каждой остановке, на каждой станции. Может, это и реально. Провезти ее три тысячи километров... Нужно было только захотеть...
А что сейчас? Ты рассказывешь о ней, как о женщине, сказал один знакомый. Тебе просто не хватало бабы, сказала бывшая жена. А я утешаю себя тем, что, может, это и к лучшему, что она осталась там... Да и кто из нас не находил оправдания своим упущенным возможностям?..
Альбион в тумане.
В конце августа Антону Елисееву исполнилось двадцать семь, но в тот день он не испытал ни малейшей радости, потому что все лето оставался безработным. И сейчас его продолжали угнетать безысходность и никчемность жалкого безденежного существования. Он не мог уехать даже в деревню к бабушке Анфисе или сходить в театр и в филармонию, не говоря уже о чем-то большем. И теперь он, год назад закончивший философский факультет университета, уже не рассуждал о духовной сущности человека и о взаимосвязи духовного мира с материальным. Эти студенческие байки казались ему сегодня нелепыми и смешными. Однако, в глубине души он все еще верил в то, что его положение изменится. Но для этого нужно было что-то делать. "There is no other day. Let? s try it another way",- как поется в песне "See Emily play" его любимой группы "Pink Floyd".
После того, как он развелся с женой, его жизнь изменилась не в лучшую сторону. Прежде увереный в себе, он стал стеснительным в присутствии женщин и начал подвергеть сомнению прописные истины. Теперь люди казались ему лицемерными тварями,
Он забыл про времена, когда его могли волновать так называемые вечные темы, но эти мрачные раздумья оставили в его сознании такой тяжелый след, что теперь он называл эти темы увечными. Так его собственные проблемы - невозможность реализовать свои способности - изменили отношение ко внешнему миру. Он стал мизантропом. Он возненавидел людей, а, значит, прежде всего, самого себя.
Но с недавнего времени он устал и от этого, и доминирующим состоянием его души стала отрешенность. Он жил в стране, в которой честный человек был обречен на бедность. Его любимой шуткой была такая: "С миру по нитке - голому петля." Ему оставался только черный юмор.
Больших перемен он ожидал от своей женитьбы, но через пару месяцев понял, что жена мается в тесной квартирке его родителей, доверху заваленной разным барахлом, и такого быта она долго не выдержит. Так и случилось, и через полгода она уже жила у своих родителей и иногда наведывалась в гости к слабовольному мужу, у которого не хватало сил противостоять трудностям жизни.
В последний приезд он спросил ее, знает ли она историю жены протопопа Аввакума, которая шла по пятам за своим мужем по глубоким сибирским сугробам и свалилась от усталости, историю той самой женщины, которая на свой вопрос "Долго ли ей еще так мучиться?" получила ответ "Всю жизнь", женщины, которая после этого встала и пошла за своим мужем и дальше. "Ты же не Аввакум!"- сказала она тогда, после чего ушла и больше не появлялась.
С родителями у него тоже все шло наперекосяк. Они жили вместе, но слишком часто между ними вставали недомолвки и разногласия, так часто, что в конце концов они отгородились друг от друга такой стеной непонимания, которая невозможна даже между чужими. "Если хотите жить жопа к жопе, - сказал отец, будем жить жопа к жопе..." Именно так они и жили.
Но что-то все еще держало Антона на грешной земле, и это что-то было получением удовольствий. Если нет смысла жизни, думал он, единственной отдушиной в предопределенности бытия становится потребление материальных и духовных благ гибнущей цивилизации. Но вот ведь беда - не имея денег, он не мог пользоваться этими благами и вынужден был влачить жалкое существование в маленькой комнатушке с тараканами. Бедность не порок, а большое свинство. "Money, so they say, is the root of all evil today",- так, вроде бы, поет на эту тему "Pink Floyd". И они совершенно правы. Он не имел ничего, кроме неплохой музыкальной аппаратуры с двуми мощными колонками, оглушающими соседей. Здоровый и сильный парень, он чувствовал себя калекой и уродом. Он был беден, как Ир.
Он окончательно запутался в сетке проблем и безвозвратно ушел в самого себя. Помощи ждать было не от кого. Оставалось уповать только на чудо. И этим чудом для Антона Елисеева был выезд за границу. Ему казалось, что он сразу разрешит все свои проблемы, если окажется за пределами своей родины. Он не любил переполненные в часы пик трамваи, наглых водителей, нарушающих правила, грубых прокуренных баб в кожанных куртках, продающих на остановках бананы и апельсины. Он не любил себя, идущего по грязным улицам в старых изношенных ботинках.