Живая душа
Шрифт:
— Наберитесь решимости, — сказал Воронин.
— Смеетесь, а весь парадокс в том, что я бы мог вас заставить сотрудничать и тем самым избавил бы от смерти…
— Не заставите.
— Да что вы, Александр Гаевич? Проще простого. Мы переправляем своих людей, за линию фронта. Примерно на вашу родину. Есть адрес вашей жены и детей…
Впервые у Воронина дрогнули пальцы, лежавшие на коленях. Тень прошла по лицу, метнулась во взгляде. Теперь он испугался и при всей своей выдержке не сумел скрыть. Понял, что выдал себя.
«А парадокс-то заключается в другом, — подумал Клюге. — Ты
В сорок первом агенту можно было пообещать многое. Землю, усадьбу, должность, деньги. Уйму вещей. Сейчас, в сорок третьем, все это обесценилось, и любому агенту нужна страховка на тот случай, если победителями окажутся русские.
«Я могу тебя заставить служить, — подумал Клюге, — но если б ты знал, как мешает твоя семья. Ты не согласишься ее бросить, чтобы скрыться или жить за границей, и бесцельно тебе что-либо обещать».
— Видите, Александр Гаевич, насилие применить легко. Но мне не хочется.
— А толк-то какой в нем? — опомнился Воронин. — Не соглашусь, так будете мстить? Бессмысленно.
— Нет, Александр Гаевич, это слишком наивно. Вариантов много. Но повторяю: не хочу я к ним прибегать. Соратниками становятся добровольно. Тем более, что я ждал от вас пустяковой услуги. Не требуется, чтобы вы сражались, убивали, поджигали. Ничего этого не надо. Нужен просто проводник в тайге. Чтоб вывел из болота и на лесной опушке распрощался. А потом — хоть домой, хоть на фронт. Опять драться с немцами.
— Любопытно, — сказал Воронин, — как это я дома появлюсь? Уж не говоря о фронте…
— Вы новичок в наших делах. Разведка еще не такое улаживает.
— А конкретней?
— Ну, например, сделаем так, будто бы бежали из плена. Все организуем. Комар носа не подточит.
— Изловят ваших диверсантов, что тогда? Промолчат обо мне?
Клюге вздохнул, признался сокрушенно:
— Так мне не интересно беседовать, Александр Гаевич. Хотели бы сотрудничать — другое дело. А так — только время терять.
— Мои намерения могут измениться. Если почувствую реальный смысл.
И снова Клюге вздохнул несколько устало.
— Мы торгуемся так, будто германская армия на грани катастрофы. А ситуация прямо противоположная, Александр Гаевич. И лучшая гарантия для вас — оказать Германии небольшую услугу… Давайте закончим на сегодня. Поразмышляйте немного. Обдумайте условия, которые вам подходят. Не будем ничего решать второпях…
Когда зырянина увели, Клюге позволил себе небольшое отдохновение. Какая-то неизвестная станция транслировала католическую мессу. Мальчишеские голоса пели о бессмертии, о вечном блаженстве на небесах.
До войны Клюге любил слушать «Томанерхор», капеллу из Лейпцига, из Томаскирхе. Ту самую, где два столетия назад кантором был нуждающийся музыкант Иоганн Себастьян Бах. Никто не знает, как исполнялись мессы под руководством Баха, но впоследствии
«…И если вы не будете, как дети, то не войдете в царство небесное»…
Весной сорок третьего где-то поют мальчики. Весной сорок третьего…
Потом Клюге вновь перебрал в памяти разговор с Ворониным. Грустно, что течение этого разговора можно изобразить почти прямой графической линией. Никаких неожиданностей, никаких поворотов. Что-то обреченное.
Весь минувший год абвер наращивал заброску агентов в советский тыл. Настоящая лихорадка сотрясает 2-й отдел («саботаж и разложение»), руководимый коллегой Лахоузеном. На днях в приватном порядке Лахоузен сообщил, что большинство заброшенных агентов исчезает бесследно. Нет, не всех ловит советская контрразведка. Просто агенты или скрываются, или сразу идут сдаваться. Лахоузен склонен думать, что агенты и вербуются лишь затем, чтобы в конце извилистого пути очутиться на советской стороне.
Лахоузен считал, что открывает важный служебный секрет. А оберст Клюге уже не первый раз пользуется стремлением агентов на восток. Когда обычные методы вербовки не дают результата, Клюге чуть-чуть приоткрывает завесу над будущей операцией. И это срабатывает безотказно. Агент вдохновляется мыслью проникнуть в диверсионную группу, а затем выдать ее русским.
Правда, добавляются лишние хлопоты. Но что поделаешь в нынешней обстановке. Попробуйте иным способом привлечь к работе такого вот зырянина. За весь разговор он дважды проявил заинтересованность — при упоминании о семье и при намеке на десант. Во втором случае реакция, пожалуй, была даже сильнее. Ну и хорошо. Пусть надеется, что открыл доселе неизвестный путь к свободе, пусть верит, что околпачит оберста Клюге.
Пока верит, он будет старательным работником. Даже чересчур старательным — вроде стариков-музыкантов в берлинском ресторане. Энтузиазм сорок третьего года…
Несколько дней Клюге отсутствовал. Успел из латвийской столицы съездить в Эстонию, в местечко Вана-Нурси, где, подобно шампиньонной теплице, скрытно и тихо, разведывательная школа выращивала кадры для абвера.
Под собственным наблюдением Клюге вывез оттуда группу, предназначенную для первого этапа операции. Диверсантам отвели теперь новую резиденцию — бывший санаторий доктора Магалифа. Прославленное курортное заведение. Некогда здесь отдыхал Риббентроп, имперский министр иностранных дел, и Клюге подумал с усмешкой, что с тех пор, очевидно, и приобрело заведение доктора Магалифа специфический запах.
Вернувшись в Ригу, оберст первым делом поинтересовался, сколько новых зырян выявлено в концлагерях. Оказалось — ни одного.
Все сужался, сужался круг возможностей, которыми располагал Клюге. А уже надо было спешить. Оберст прибегнул к последнему средству — связался с гестапо, с отделом IV-A. Там функционировал специальный сектор капитана Кенигхауса, занимавшийся поисками комиссаров и евреев среди военнопленных. Капитана тоже подключили к выявлению коми-зырян. Но это была уже последняя и почти безнадежная попытка…