Живая: Принцесса ночи
Шрифт:
– Надо было сразу сообразить, что они не могли ее не кормить. Я плохо помню, как что устроено во Дворах, но Габриэль сам пытался заставить меня поесть, чтобы я стала его… Ох, какая же я дура, просто уму непостижимо!
– Нет, это я виноват. В отличие от тебя, я должен был сообразить, что к чему. Мне-то никто память не стирал.
Хэвен схватился руками за лицо, провел по нему пальцами: ровно там, где некогда были шрамы. Они с Зоей одновременно вспомнили, что Хэвен был изгнан дважды – один раз даже не через казнь, а будучи просто убитым Габриэлем. Хэвен растер щеки, словно пытался заставить исчезнуть
– У меня появился второй повод мстить королю Неблагих, – пробормотал он. Зоя устало кивнула, обессиленно облокотилась на спинку кресла и опустила голову. Когда она вновь заговорила, ее голос звучал предельно устало:
– Симонетта не могла не есть того, что ей приносили. И я не думаю, что кто-то порывался доставать специально для нее еду с Земли. Скорее, даже наоборот. Габриэль мог привязать ее к себе, к Двору, чтобы в случае, если мы ее освободим, она привела нас обратно к нему. Или чтобы тоска изъела ее изнутри, как, видно, сейчас и происходит.
– Ты думаешь, Габриэль настолько умен, чтобы продумать столь долгий план? – раздался за спиной Зои насмешливый голос Айкена. Девушка не вздрогнула, она слышала его шаги. – я уверен, у Симонетты просто что-то подростковое. Или начиталась модных журналов и начала худеть, бывает.
– Не надо недооценивать короля, – пробормотала она, не оборачиваясь. – любого врага не стоит недооценивать.
– Так что же, значит, и нас тоже? – Айкен обошел Зою и сел на диван рядом с Хэвеном. Девушка кивнула, и молодой человек слабо улыбнулся.
Так уж вышло, что в один из славных осенних дней, когда в воздухе уже веяло преддверием веселой зимы, Эдмунд и Вивиана вновь остались в гостиной одни. Совершенно случайно: Ретт отправился на ночное бдение над постелью отца (как только правда о их смущающем родстве открылась, никто не смел удерживать его), леди Марта и Уолтерс также удалились… И это вызывало определенные подозрения.
– Им весело вместе, не так ли? – задумчиво произнесла Вивиана, провожая неверную жену и невоздержанного повесу взглядом. – но, по крайней мере, Рэндалл перестал пить. И чахнуть.
Эдмунд смущенно засопел, не поднимая взгляда от книги. И куда только подевалась строгая невинность Вивианы?
– Вы не одобряете их поведения, я вижу, но ничего не говорите. А между тем, Марта – Ваша сестра. Лондон перевернул Ваше мировоззрение, не так ли?
– Вы тоже изменились.
– Да, за время Вашего отсутствия. Жаль, что Вы не знали о том.
Эдмунд напрягся.
– Роман, что я привез, оказался скучен?
– Не хочу показаться неблагодарной, но эта ханжеская книга утомила меня не хуже беспрестанно исподволь поучающего Дидро… Послушайте, Вы читали "Опасные связи"?
Эдмунд закашлялся.
– Наверняка читали, ведь я взяла эту книгу из Вашей библиотеки. Личной, той, что в кабинете. Ретт охотно одолжил ключ, уж простите его. Знаете, меня поразила эта книга. Больше, чем чопорные романы о рыцарях или… другие французские произведения, где распутство преподносилось с беспечной веселостью, – Вивиана бросила вышивание, руки ее расслабились, устроившись на коленях, словно две крохотные кошечки. – Де Лакло хватило смелости не осуждать и не превозносить, изображая
Потрепанный томик невинных стихов выпал из руки молодого человека, едва не угодив в камин.
– Эта книга, – произнес дрожащим голосом Эдмунд. – должна была убить в Вас всякую нравственность.
Вивиана качнула головой, лицо ее не выражало ничего определенного, и в неровном свете угасающих поленьев Эдмунду показалось, что ее нарочито невинный взгляд на самом деле полыхает адским огнем.
– Если бы у меня была нравственность, – лениво обронила Вивиана. – если бы кто-то взрастил ее во мне… Если бы во мне было, чему пропадать… То оно, вероятно, пало бы жертвой чтения.
Она негромко рассмеялась, поднялась на ноги – и Эдмунд тоже вскочил.
– Вам не терпится услышать, что же я узнала? Что каждая женщина может иметь любовника, но, благодаря своей скромности, скрывать это, – речь Вивианы зазвучала громче и быстрее, словно слова торопились сбежать с языка, пока он не окажется заперт за смутившимися губами. – Вы столько отсутствовали, может быть, потому сможете понять меня лучше. Сидеть целыми днями в комнате, пропахшей жимолостью, мучительно ждать хотя бы крохотной записки, какой-нибудь весточки… И убеждаться, что Вас забыли, притом – ненапрасно, чувствовать вину, раскаянье, досаду. Упущенные возможности – что может быть горше? Да, я не могу быть Вашей женой, Эдмунд…
Он замер, зажмурился, страшась тех слов, которыми мисс Тауэр должна была продолжить – и одновременно оцепенев от мысли, что она скажет нечто совершенно иное или не продолжит вовсе. Девушка замялась на мгновение, потупила глаза, тяжело дыша. Когда Эдмунд взял ее руки в свои, она вздрогнула всем телом, но не вырвала своих пальцев из его захвата. Зачарованные друг другом и сковавшей их надеждой, смешанной со страхом, они молчали, и, вероятно, могли бы провести подобным образом время до рассвета, но тут часы пробили трижды, и молодые люди вздрогнули от неожиданности. Оба они восприняли эти звуки как знак, однако поняли они его по-разному. Эдмунд отстранился, собираясь уйти, но Вивиана метнулась за ним, схватила за воротник и прижалась лицом к груди, не отпуская. Молодой человек застыл, даже дышать стал реже, не зная, чего ждать от девушки. Она закинула руки ему за шею, прижавшись еще больше, и в первое мгновение Эдмунду показалось, что из-за переживаний Вивиана затаила дыхание, даже сердце ее перестало биться. Впрочем, в следующую же секунду он почувствовал, что напротив, пульс у девушки взволнованно-част.
– Я тебя не отпущу, – сказала она. – останься. Я хочу быть обманутой.
Эдмунд взял девушку за плечи и не без труда оторвал ее от себя.
– Не верю своим ушам, – сказал он. Вивиана ждала, что в его голосе будет слышно облегчение, радость, но он, однако же, был сух, как земля в жаркое лето.
Эдмунд был в ужасе. Он помнил, что оставлял Вивиану в Ламтон-холле непорочной и наивной, как дитя или прелестное лесное животное, но теперь же дурные книги – а возможно, и речи Уолтерса – развеяли все те милые заблуждения, наполнявшие ее душу, и, прихватив с собой крупицы этикета и морали, уступили место черной развращенности…