Живая скамья
Шрифт:
— А ты кто? — вопросом ответила Матрена, придержав лошадь.
— Я Метуд Иевдаш, — ответил юный герой, — тот самый, чье имя всюду знают и перед кем трепещут. Сотня храбрых гайдамаков послушна моей воле.
— А я бедная девушка. и пришла попросить твоей защиты и помощи, — схитрила Матрена и затем в коротко рассказала ему, что с ней приключилось.
— Останься у нас, — воскликнул Метуд, — мы будем почитать тебя, как королеву.
Матрена тотчас согласилась — да и что еще ей оставалось?
Они протянули друг другу руки и отправились
Когда стемнело, они добрались до маленькой лесной поляны, на которой пылал огромный костер. Вокруг костра лежало человек двадцать вооруженных с ног до головы людей. Один из них вскочил и пошел навстречу Метуду; это был его брат Симфониан. Вместе они стояли во главе шайки.
Они обменялись несколькими словами и затем подняли топоры. Предстояла, по-видимому, борьба не на жизнь, а на смерть. Но Матрена подошла и стала между ними.
— Что вы хотите делать? — воскликнула она. — Взбесились вы?
— Она моя! — пробормотал Метуд.
— Эта красивая добыча принадлежит мне, — заявил Симфониан.
— Не тебе и не ему, — спокойно сказала Матрена, — пока еще мое сердце свободно. Постарайтесь оба покорить его. С тем, кому это удастся, я и пойду к попу.
— Ладно, — в один голос сказали братья.
— А чтобы и впредь между вами не было споров, — продолжала красавица, стоя между молодыми гайдамаками с гордым и властным видом, — вы все должны отдаться под мою власть. Не годится, чтобы дела решали две головы и повелевали два голоса. Так что? Согласны вы повиноваться мне?
— Почему же нет? — сказал, засмеявшись, Метуд, — красивой женщине легче повиноваться, чем мужчине.
— Я согласен, чтобы ты была нашей королевой, — прибавил Симфониан.
Братья созвали остальных гайдамаков, и после непродолжительного совещания вся эта дикая орда присягнула красивой и хитрой девушке.
Спустя немного времени после побега Матрены, в одно прекрасное утро, управляющий сидел перед зеркалом с салфеткой вокруг шеи и с намыленным лицом и брился. Вдруг женский голос со двора окликнул его по имени. Думая, что это зовет его жена, он встал, и высунулся в окно.
Едва он сообразил, что перед ним не Замби, а сбежавшая Матрена — сидит в своих сафьяновых сапогах и вышитом полушубке верхом на лошади — как разбойница накинула ему на шею петлю и поскакала галопом.
Управляющему ничего другого не оставалось — если только он не хотел быть задушенным, — как выскочить в окно и как был, с салфеткой на шее, скорой рысью побежать за лошадью Матрены.
Все это было делом одной минуты. Когда управляющей опомнился, они были уже за деревней. К несчастью, никто на господском дворе не заметил его комического похищения. Первой услышала об этом его жена, которой крикнула с поля крестьянка:
— Вон едет верхом Матрена, а пан управляющий мчится за ней, как бесноватый.
Пани Замби, возвращавшаяся с прогулки, повернула лошадь.
Сначала она подумала, что муж ее помешался, но пробежавший мимо крестьянский мальчишка закричал:
— Она тащит
Матрена тем временем скрылась со своим пленником в лесу.
Когда пани Михаловская послала своих людей в погоню, было уже поздно: смелая амазонка добралась до своего убежища на скале. Теперь только пустив лошадь шагом, она оглянулась и, заметив, в каком виде бежал за ней управляющий, разразилась громким смехом.
— Матрена, — взмолился несчастный, — что ты со мной хочешь делать? Ты хочешь убить меня? Пощади мою жизнь и ты получишь денег, много денег, — сколько пожелаешь!
Бритву он все еще держал в руке. Матрена снова расхохоталась.
— Брось нож!
Управляющий послушался. Когда они добрались до разбойничьего лагеря, он, весь дрожа, упал перед Матреной на колени, и снова стал молить ее о пощаде.
— Я не буду тебя убивать, — насмешливо сказала она, — но я накажу тебя так, как ты заслуживаешь, влюбленный негодяй. Я буду с тобой обращаться не как с человеком, а как с животным, каков ты и есть, и даже еще хуже — как с неодушевленным предметом, которым я буду пользоваться, как мне вздумается.
— Накажи меня, я этого заслужил, — согласился Михаловский, — только оставь мне жизнь!
Тогда Матрена сняла с его шеи петлю.
— Одно только запомни, — сказала она, — если ты попытаешься бежать, я без всякой жалости велю повесить тебя на первом же суку.
И вот управляющий остался у разбойников. Каждый раз, когда они переходили с места на место в новый лагерь, Матрена нагружала его вещами и погоняла впереди себя, как вьючное животное. В этих случаях она называла его своим ослом и угощала его, как осла, ударами плети.
Если же они останавливались, Михаловский должен был тотчас же опуститься на четвереньки и Матрена садилась ему на спину, как на диван. Когда он был ей нужен, она только произносила: «Где моя скамья?» — и бедняга-управляющий тотчас же устраивал из своего тела удобную скамью.
Покрытый медвежьей шкурой, он служил ей своего рода троном, когда она вершила правосудие, выслушивая жалобы крестьян, которые тогда довольно часто отправлялись в горы, чтобы попросить у гайдамаков защиты и поддержки против своих тиранов и мучителей, против дворян, против их управляющих, против корыстолюбивых священников.
И когда разбойники посещали какую-нибудь деревню неподалеку от Карпат, никто не осмеливался и думать о сопротивлении — наоборот, делались всевозможные приготовления, чтобы оказать сердитым гостям наилучший прием.
Для них накрывались столы, готовились изысканные блюда, водка лилась ручьем, играли евреи-музыканты, которым в Галиции выпала на долю роль цыган. Затевались танцы, буйные ребята вертелись с деревенскими красавицами, водили хороводы под грустные звуки оркестра, а Матрена, величественно растянувшись на своей живой скамье, созерцала веселые пляски и время от времени, похлопывая ногой беднягу управляющего, насмешливо спрашивала: