Живи, Египет! (сборник)
Шрифт:
— Довольно, прошу вас.
— Сразу же после развода. И никто в семье этого не знает.
— Чего вы от меня хотите?
— Его отвезли в больницу. Он был в очень тяжелом состоянии.
— Довольно, бога ради. Я сделаю все, чего вы хотите, только перестаньте меня терзать.
— Ты с самого начала показался мне разумным человеком. Нет, нет, не вставай. Утри сначала пот. Не то простудишься, когда выйдешь на улицу.
Я утер пот, потом вышел. Спускаясь по лестнице, я споткнулся обо что-то и упал ничком. Поспешно встал, отряхнул пыль с костюма. Постоял немного, держась за ручку парадной двери, чтобы прийти в себя. Ручка была большая, медная.
На улице уже стемнело. Дул ветерок. Медленно, одна за другой проезжали машины, и у каждой сзади светились два красных огонька. Я постоял
Салах эд-Дин Хафиз
Родился в 1938 году в провинции аль-Минья, в Верхнем Египте, в семье мелкого землевладельца. Закончил в 1960 году отделение журналистики филологического факультета Каирского университета. Работал в различных каирских газетах. С 1968 по 1971 год был генеральным секретарем профсоюза египетских журналистов. Является членом секретариата Международной организации журналистов и председателем ее каирского отделения.
Начал писать рассказы в 1961 году. Опубликовал в различных египетских и ливанских журналах около двух десятков рассказов.
Рассказ «Живи, Египет!» взят из вышедшего в 1968 году сборника «Короткие рассказы», включающего рассказы двенадцати авторов.
Живи, Египет!
Перевод В. Кирпиченко
Сказав «бисмилла» [37] , дядюшка Майгуб подул в сложенные лодочкой ладони и, ухватившись за ручку, начал упорно и размеренно крутить ее в надежде, что мотор наконец заведется и из выхлопной трубы повалит черный дым. В результате усилий, от которых все лицо дядюшки Майгуба сморщилось, мотор прерывисто затрещал, словно разговаривал сам с собой, решая, смилостивиться ли ему над дядюшкой Майгубом, крутящим ручку, или же остаться безмолвной и недвижной грудой железа, отслужившей свой век.
37
Бисмилла ( арабск.) — дай бог.
Дядя Майгуб распрямил свою ссутулившуюся от старости спину и снова стал дуть на руки, теперь уже с досадой, беспрестанно бормоча молитвы и взывая ко всевышнему. Затем он вновь склонился к рукоятке, но не успел сделать и двух оборотов, как металлический кузов машины лихорадочно затрясся, а из выхлопной трубы клубами повалил черный дым, отчего на лице дяди Майгуба заиграла улыбка и торжество наполнило его сердце, истерзанное непосильным трудом. Он сам вынужден был заводить машину с тех пор, как его помощник Махмуд ас-Самадиси ушел от него и устроился механиком в государственную компанию. Дядюшка Майгуб втиснулся на сиденье за рулем, заняв не более пяти квадратных сантиметров пространства. Дверцу он закрыть не смог, потому что часть его тела высовывалась наружу, чтобы осталось побольше места для пассажиров — постоянных его клиентов, которые до сих пор предпочитали ездить в город с ним, а не на автобусах транспортной компании. Как признателен им дядюшка Майгуб, как горячо желает долгих лет жизни и благоденствия этим людям, которые относятся к нему по-дружески и вспоминают его всякий раз, когда едут в город или возвращаются оттуда домой. В глубине души он думает: «Конечно, ведь целых двадцать лет вожу я их из деревни в город и обратно, не хуже агентства Кука, да благословит аллах мою «старушку» — вот уж истинно благодетельница!»
«Старушка» и ее владелец уста Майгуб давно уже стали такой же неотъемлемой принадлежностью шоссе, как и дорожные знаки. Чрево «старушки» всегда набито людьми, которых она подбирает, проезжая мимо деревень, расположенных вдоль шоссе. Извергнув из себя пассажиров утром в центре города, она вечером пускается в обратный путь. Останавливается она повсюду, где какой-нибудь
За двадцать лет фордик образца 1917 года перевез бесчисленное множество почтенных людей: торговцев бакалеей, скотом, табаком, керосином, которые отправлялись в город с набитыми кошельками и возвращались оттуда, везя мешки и тюки с товаром. Но лишь малая толика пиастров перекочевала из их кошельков в карман дядюшки Майгуба. Он берет четыре пиастра с пассажира, будь то взрослый или ребенок. Десять человек помещается в кузове «старушки» и еще десять — снаружи, на двух подножках. Им приходится стоять, держась за поручень, протянутый по верху машины. Ежели бы верх был не брезентовый, можно было бы брать еще по крайности пятерых. И все эти долгие годы дядюшка Майгуб дорожит своими клиентами, старается усадить их поудобнее, поддерживает с ними самые дружеские отношения, скрашивает им скучную дорогу веселыми и добродушными шутками. Едва человек, стоящий на дороге, успевает поднять руку, как правая нога дядюшки Майгуба уже нажимает на тормоз, и машина останавливается, готовая радушно принять нового пассажира. Едва раздастся далекий окрик, «старушка» уже стоит как вкопанная, в ожидании. То же самое бывает, когда дядюшка Майгуб углядит в отдалении зонтик, который быстро скользит, покачиваясь, над полевой тропкой. При этом он улещает сидящих в машине:
— Потерпите, уважаемые… одну минуточку… вон шейх Ибрагим идет, хороший человек, надо его обождать.
И присовокупляет к этому:
— Вы все хорошие люди, да поможет вам аллах и да ниспошлет он вам всяческую благодать.
Дядюшка Майгуб, повторяя одно и то же, дожидается вместо одной минуты пять, а то и все десять, пока не подоспеет пассажир, который махал зонтиком или окликнул его издалека. Пассажиры привыкли к таким остановкам, они любят дядюшку Майгуба за его доброту и ласковое обращение с каждым. Долгие годы изменили все и вся, и люди стали не те, и деревья растут вдоль дороги другие. Лишь над дядюшкой Майгубом и его «старушкой» годы не властны. Старый шофер все также выглядит, у него тот же характер. Двадцать лет ездит он по одной и той же дороге. Желтая куртка и высокая желтая такия на голове, очки, которые он носит с незапамятных времен. Правда, он утверждает, что вынужден был заказать их, когда менял водительские права, что это обошлось ему в сто тридцать пиастров, да еще двадцать пиастров он заплатил инспектору, чтобы тот выдал права и разрешил водить машину в очках. После этого каждый год, продлевая права, он неизменно платит инспектору двадцать пиастров. Но нынче цены так подскочили…
— Ей-богу, уважаемый, не знаешь, как и жить. Всюду такая дороговизна… Поверишь ли, комплект покрышек для «старушки» я покупаю в фирменном магазине за двенадцать фунтов. А раньше платил всего семьдесят пиастров. И всюду так, цены неслыханные. Если отдал детишек в школу, то уж ни на ремонт машины денег не остается, ни на сигареты. А жизнь коротка. Вот и молишь аллаха, чтоб хоть остаток дней прожить, не зная нужды.
— Господь всемогущ, шейх Майгуб, а кроме него, никто тебе не поможет.
Таков ответ, который дядюшка Майгуб слышит от всякого, кому он жалуется на свою судьбу. Жалобы так же неизменны, как и ответ. А «старушка» тем временем ползет по шоссе, прижимаясь к обочине, когда ее обгоняет быстроходный автомобиль или автобус транспортной компании, обдавая пассажиров бензиновой вонью и запорашивая глаза пылью. Но все равно старые клиенты сохраняют верность «старушке» и предпочитают ее мощным автобусам, которые тормозят лишь на остановках и не дожидаются пассажиров. Дядюшка Майгуб с тоской провожает глазами каждый стремительно летящий автомобиль, которому он должен уступать дорогу, и вспоминает те времена, когда «старушка», совсем новехонькая, была здесь единственной машиной. Тогда она безраздельно властвовала на шоссе, возила деревенских старост, богачей, торговцев, маклеров, останавливалась у роскошных особняков, ожидая их владельцев, которые выходили в высоких чалмах и в белоснежных галабеях, возила их в город и обратно. Это было в те времена, когда богатые люди чаще всего ездили верхом, а бедные — только на своих двоих. Бедняков и по сей день ох сколько! Покачивая головой, дядюшка Майгуб бормочет: