Живица: Жизнь без праздников; Колодец

Споров Борис

К столу ближе к двери рядом сели Борис и Вера, со стороны отца большаки – Петька с Федькой, со стороны Веры – Нина с прилепившемся к ней Ванюшкой, а рядом с большаками напротив Нины, чуть поотодвинувшись от стола, Алексей.

– Ну так что, – хмурясь и отводя в сторону взгляд, начал Борис, – туточки и вся наша родня – остальные там, в Заволжье. Вот, мои мужики, – так он обращался к сыновьям, – мы с матерью хоть ещё и не совсем остарели, но уже и не молоденькие, так что и думаем о городе ради, чай, вас… в первую голову. Дядя Лексей уже и домишко приглянул, дело за нами, за вами. – И, глянув на большаков, Борис всё-таки облегченно вздохнул и улыбнулся: а ведь двое, считай, на ногах, поставили двоих! – Вы давайте и говорите: поедем

ли, будем ли подниматься? А если нет, то и суда нет… Телевизор отменяется.

Большаки переглянулись – Петька вскинул брови, Федька многозначительно шмыгнул носом: у них-то всё давно было решено, они-то всё уже порешили, они – в городе.

– Вы, папа, сами решайте, – заговорил Федька так, что даже Алексей встрепенулся: это уже не мальчик говорит, мужчина. – Мы с браткой через год в армию загремим, а уж после армии в Курбатиху не ходоки. Вы это сами, а нам однова уезжать отселя.

– Да, нам все равно, – подкрепил Петька.

– Вишь, мать, им однова… они решили – и совета не спросили. – Горькая усмешка тронула губы отца.

– Это и хорошо, к самостоятельности смолоду привыкают, – поддержал племянников Алексей, хотя вмешался он в разговор, скорее, для того, чтобы тотчас и разрушить горькие сомнения Бориса.

– Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего… Так ведь и яйца курицу учить почнут. – Борис помолчал, хмурясь и постукивая костяшками по столу. – И мы с матерью тоже решили. Нам, почитай, и говорить нечего… Ты, Алексей, скажи, что хоть там за задумка у тебя? Так-то я знаю, а всё же…

Нина оставалась безучастной не только за столом – вообще. Как после тяжелой работы она сидела обмякшая, отдыхая всем телом и душой. Одна рука беспомощно на столе, другой она приобняла Ванюшку за плечо. Ванюшка доверительно приютился.

«О чем они, что это вообще?.. Уехать – какой смысл? Дa и дело ли гоняться за долей, когда доля твоя всюду с тобой. И кто это тот нечистый, который внушил людям ложь о жизни, как о вечном празднике… Накорми, одень, обуй, снабди всяческой техникой – и рай? Ведь начнется другая холера, с какой и сладу не найдешь. Что об этом сказать, да и говорила – не понимают, обижаются…» – плыли мысли, переплетались; и Нине не хотелось слушать сидящих за столом, хотелось бы взять Ванюшку за руку – и уйти в Перелетиху, в своё тихое одиночество… Но ведь тоже обидятся.

Алексей неспешно закурил дорогую сигарету, легко и даже красиво заложил нога на ногу и повел речь – благоразумно, убедительно… Способность, когда каждое слово ложится как пуля в цель и приговаривает, обезоруживая и подчиняя, за последние годы в нем настолько развилась, что даже секретарь райкома партии, послушав как-то его выступление, сказал:

– Ну, Струнин, мастер ты говорить. Ерунду понесёшь – и будут слушать и верить. Оратор!

Тогда в ответ Алексей усмехнулся, пожал плечами, а про себя подумал: «Ерунду ты сам и несешь. И даже если нужные вещи говоришь – тебе не верят, потому что «дундук с клопами» и сидишь не на своём месте».

И понятно, никто не знал, как тщательно уже не первый год Алексей шлифовал свои выступления, впрочем, заботясь не только о содержании, но и о голосе, об оттенках голоса. Он свел до малости курево, старался не простуживаться. С речной галькой во рту часами тренировался ораторству… Любой доклад, любую записку чистил, чистил, чтобы без мусора, без лишнего слова, чтобы никакой корявости в языке, но чтобы и сухости, прилизанности не было. О, это целая наука! И ещё: Алексей научился читать доклады так, что казалось, будто он вовсе не читает, а смотрит в зал, в аудиторию – беседует, говорит с людьми живым языком, а бумажка так – для формы или на всякий случай… Об Алексее уже вслух говорили как о перспективном партийном работнике. А ведь ему ещё не исполнилось и тридцати четырёх – капитанский же мостик уже отчетливо маячил.

– Ехать или нет – решать вам. Своё мнение – и это только мнение – я уже высказывал: ради детей – ехать.

Вам все равно на хлеб зарабатывать – здесь, там. У них может появиться иной хлеб, хотя, конечно же, кто знает – и наши пути неисповедимые. – Алексей заметил, как Нина коротко глянула на него с жесткой усмешкой. Он прикрыл глаза, легонько вскинул перед собой сигарету, так что дым сложился в колечко, и продолжил, так и не прояснив себя: – О работе можете не думать – работа есть. Следовательно, главное – жилье. Лучше всего, тотчас бы и получить квартиру, но на заводе очередь – не пробьешься. Можно купить дом, но в городе такой будет стоить впятеро дороже. Можно перевезти этот дом. Но вряд ли стоит овчинка выделки: все на то же и выйдет. – Обреченно склонил Алексей голову, и над столом тотчас нависло уныние: ничего не получится. Но Алексей усмехнулся, открыл глаза – спокойный, уверенный, просветленный. И сестры в один момент то ли с гордостью, то ли с завистью подумали: вот за таким-то мужем как за каменной стеной прожить можно. – Вот я и подумал: а не купить ли вам плохенький домишко? Но домишко хитрый, перспективный. (И Нина поняла: а ведь этот доклад – для неё. Не поняла – зачем?) А именно такой домишко и напрашивается, перспективный. По-моему, вариант – для всех перспективный… Такие дома горисполком не разрешает продавать, но эта формальность за мной… Почему перспективный? – Алексей покровительственно улыбнулся: мотайте на ус – учитесь. – Дома под снос – они обречены, их даже ремонтировать не разрешают. На их месте через год-два-три начнут строить многоэтажные дома. Следовательно, жильцы получат квартиры. Вас пять человек: вот вам и предоставят трехкомнатную квартиру…

– Алексей, какой хоть домишко-то? – вдруг обреченно спросила Вера.

– Да какой! – Алексей и руки развел, усмехнулся: уж какой, мол, на снос. – Ну, как вот у Нины, такой вот… домишко, поменьше.

– Теплый? – под нос себе пробормотал Борис.

– Лисий, – наверно, подумала вслух Нина – и только Борис вздрогнул, резко вскинул голову, однако тотчас же и опустил.

– Домишко, домишко… сносить будут. А хозяйка старая, лет уже семидесяти пяти, она и квартиру не признаёт, вот и переселится к сыну – у сына тоже свой дом, а деньги, понятно, им не помешают… Для вас это лучший вариант. Но ещё раз говорю: вам жить – вам и решать.

– Коротко говоря, надо ехать, глядеть, на месте и обговаривать дело, – рассудил Борис.

– А что обговаривать? Мы с тобой все обговорили. Ехать так ехать – а по волосам чо плакать! Ты мужик – за тобой и слово! У нас мама покойная смелее была… чем мы. – И Вера вдруг – это было все-таки нервное что-то – неестественно бодро и до обидного бесцеремонно засмеялась.

– Что зубы-то скалишь! – негромко цыкнул Борис и засопел точно воз в гору потянул.

Дети насторожились – они-то знали, что бывает, если отец гневно засопит.

– А что, правильно говорит Вера: решать – дело мужское… Только вот мы, мужчины, почему-то отвыкли от этого. – И сказано это было так, как если бы Алексей категорически вычленил себя из нерешительных: да, мол, вот они какие, но я-то не такой.

– Оставь, ты… отвыкли, – возмутился Борис. – Отучили. Сравняли с бабами, вот и решения некому принимать. Шиворот-навыворот…

– Те-те-те… Это уже в тебе досада. Не надо, не надо накалять атмосферу. Личное – в другой раз. – Алексей подмигнул Вере, призывая к благоразумию, и чтобы тотчас разъять их, расчленить, нейтрализовать друг от друга, он обратился к Нине, тем самым переводя разговор в иную протоку: – А ты как думаешь, сестрица? Что помалкиваешь? Или молчание – золото!.. Ах ты, Лизавета наша Алексеевна: и глаза закроет, а видит, уши заложит, а слышит – вот и ты у нас в маму… Не молчи, человек, не молчи. – Алексей подмигнул Борису, похлопал по плечу Петьку – мужик, засмеялся – и напряжение за столом будто развеялось – так пасмурный день улыбается, стоит лишь надеждой проглянуть солнышку. И тем более неожиданно прозвучал вопрос: