Живица: Жизнь без праздников; Колодец
Шрифт:
Машину занесло, и по глинистому, точно намыленному спуску на мост поволокло юзом… Раков безуспешно пытался выровнять машину – ничего не получалось. Уже развернуло поперек дороги, когда задние колеса точно за что-то зацепились и машину как по циркулю – понесло! – ещё момент и кувырком, но Раков вовремя отпустил тормоз, резко вывернул руль – и машина полуюзом вкатилась на сплошь покрытый грязью мост.
Раков выругался, руки напряженно дрожали.
«Ну, шоферское дело надо бросать – иначе угроблюсь… и других угроблю», – с досадой и гневом подумал он, хотя, наверно, знал,
И на этот раз Раков поехал было в Летнево не ради прогулки – опять же был необходим совет председателя-пенсионера.
Не давала Ракову покоя мысль: а что, если отказаться от плуга? Кое-чему научили и Мальцев, и целина, и исторический опыт выращивания кустистой пшеницы, но главное – народный опыт: ведь испокон русские земли ковыряли сохой, а соха – не плуг, соха, скорее, рыхлитель. И семян тратили меньше, а урожай получали… Был уже и свой опыт: несколько лет назад клин в Гугине по необходимости всего лишь продисковали и засеяли ячменем – и диво: сняли урожае вдвое. Только дисковые бороны поразбили, да и нужны были новые, широкозахватные – а где их взять?.. Вот за советом – где взять? – и ехал..
Но с каждым шагом тяжелой дороги Раков все больше раздражался. Он даже не понимал, что его раздражает – то ли Будьдобрый, то ли сама поездка за советом… Да и какой к чертям совет, что он может насоветовать, когда сам пятнадцать лет пилил подневольно. А что людей жалеть надо – вот и жалел бы. И понятно, что теперь не будет прежнего крестьянина – извели прежнего, постреляли, голодом уморили. И сам Будьдобрый изводил, а теперь, видите ль, совестью страдают… Прав ли был Раков, нет ли, но судил – и нервы его сдавали, и раздражение, скорее всего, безадресное раздражение точно гнев возгоралось в нем… Хотя, возможно, виной всему была разбитая дорога и спуск на мост.
Однако на развилке Раков неожиданно резко свернул в Перелетиху.
Дорога в Перелетихy была грязная, но без колеи и колдобин – тяжелый транспорт редко заворачивал сюда. Машина катилась ровно, и только шматки грязи, срываясь с колёс, стучали по днищу кузова.
Раков ехал не просто в бригаду – не на ферму, не на поля – ехал он только к Нине, дома у которой ни разу так и не побывал.
Выглядел Раков изнуренным и усталым..
Шесть изб – и только в четырёх зимуют – вот и вся Перелетиха. Но стоило Ракову въехать в улицу, как тотчас и по достоинству оценил он самоё это лобное место – на горушке. Здесь как будто и дышалось легче, отсюда и виделось шире, и речка пьяно-извилистая создавала неповторимый в обозрении пейзаж – увереннее здесь было, как на острове среди океан-моря.
И ни живой души перед глазами…
Не знал председатель, что в этот день, 22 мая, православные люди отмечали праздник – Николу летнего, в честь Николая Чудотворца Мир Ликийского. Стало быть, и в честь именинника Николая Ракова в доме этом с вечера была зажжена и горела перед иконой лампадка… Не ведал он и того, что хозяйка даже не вздрогнула, увидев в окно гостя: она спокойно ждала его, когда он войдёт, чтобы на его приветствие ответить:
– Здравствуете, Николай Васильевич…
Нe менее часа председательская «Волга» стояла возле дома Струниных. Но никто не знал и не узнает, о чем они говорили – эти двое, семь лет назад которых сводила сама судьба,
Можно лишь догадываться, что среди прочего разговора речь шла и о судьбе вымершей Перелетихи, потому что именно с того дня живой плотью в Ракова вошла идея: начать потихоньку защиту порушенных и поруганных деревенек, так называемых неперспективных – их в колхозе было три. В этом он увидел оздоровление и воскресение земли – будущее российского Нечерноземья. С тех пор об этом при случае он не уставал повторять, и более того, в тот же Николин день Раков высказал жене идею – не просто купить, а именно построить свой дом, именно в Перелетихе, на том примерно месте, где когда-то стоял, покачнувшись под горушку, дом Сашеньки, Александра Петровича Шмакова..
На восклицание же Валентины Викторовны:
– Помилуй, тогда уж лучше в лесу! – Раков пояснил, что не исключена возможность, что предложат заведовать районной сельхозтехникой – было уже такое предложение, – так что дом окажется дачей, а для дачи места лучшего не найдешь, только в Перелетихе. Жене такой вариант пришелся даже по душе – наконец-то муж начал умнеть.
Глава четвертая
1
Обедали поздно, как в городе. К теперь, ожидая Нину, все томились в невольном безделии. Только Вера в прихожей-кухне гремела тарелками – мыла посуду.
Борис, выпив со всеми за обедом стопку, был в маетном состоянии. Его изводило два обстоятельства: во-первых, в открытой посуде осталось содержимое, во-вторых, считал он, надо бы уже теперь сходить в сельмаг и отовариться, чем по темну-то грязь месить или переплачивать торгашке. Напомнить же об этом он не решался: Вера заворчит, а Алексей её же и поддержит… Однако ещё и подавленность шла оттого, что сомнения так и не оставляли – непредугадонность грядущего дня. Ведь предстояло окончательно решить вопрос о переселении в город. Это настораживало, даже пугало. И маялся человек, и в маете скитался из угла в угол, не находя себе места. А заняться чем-то полезным он не мог – не было такого занятия, утратило хозяйство крестьянский лад. Сиротины были уже не крестьяне, а рабочие колхоза.
А вот гость, Алексей, был добродушен и спокоен. В свежей тонкой сорочке, в незапятнанных брюках он по-домашнему полулежал на стареньком диванчике. Тут же рядом с ним был и Ванюшка: они рассматривали книжки, привезенные в подарок Алексеем, и были вполне довольны друг другом. Лишь время от времени, вытягивая шею, Ванюшка настораживался – ему вдруг казалось, что заскрипело крыльцо или стукнула входная дверь. Ждал он крестную, чтобы лишний раз в душе возликовать: а вот у меня какая крестная – лучше всех!
Нина пришла, когда в царящем ненастье уже пора было включать или свет, или телевизор.
– Ну вот, наконец-то, – донесся из прихожей голос Веры.
– Ты это чего долго, ведь заждались, – ворчливо попенял Борис.
Ванюшка, улыбнувшись, скользнул с диванчика, наверно боясь разоблачения в неверности. А Алексей поднялся, когда Нина уже прошла в горницу и включила верхние свет.
– Здравствуй, сестренка, здравствуй, – проговорил он, делая шаг навстречу и поднимая руку, чтобы приобнять Нину…