Живое дерево
Шрифт:
— Я в район поеду, — сказал он. — Конфет куплю — во!
Мешок! На самолёте покатаюсь — во!
— А я? — захныкал Цыбулька.
— А ты с шариками играй. Я тебе их отдаю насовсем.
— Не нужен мне шарик. — Цыбулька приготовился заплакать и вытащил шарик изо рта. Но достаточно Юре было сделать неосторожное движение рукой, как Цыбулька всё понял. Нет, хитрее и коварнее Цыбульки не знал Юра человека. — Не надо мне. Бабушка, на тебе шарик, а Юрику не отдавай. Ладно, бабуся?
— Ладненько, мой касатик.
В другой бы раз Юра искал новые возможности забрать у Цыбульки шарик, но только не сегодня.
— Цыбулька! Бери второй шарик! Мне нисколечко не жаль. Я не маленький, шариками заниматься!
Цыбулька забрал шарик у бабушки и подошёл к Юре. Заметив на земле Юрин шарик, положил свой рядом. Вот как нужно у Цыбульки забирать шарики.
На другой день в школе Юра вёл себя примерно, не играл, не бегал вокруг школы, а спокойно сидел в классе и дочитывал «Красное и чёрное». Захар Никифорович не сделал Юре замечание, когда начался урок, но Юра сам перестал читать и сунул книгу в парту. Он умел ценить расположение учителя.
На перемене заговорили о Шторме. Учитель сказал:
— Тот человек, ребятки, преступник, и он — племянник Григория Шупарского.
— А если он выследит? — шепнул Санька, заранее собираясь испугаться.
— Кто? Кто? — спросил Юра, испытывая, однако, неприятное ощущение страха от слов учителя.
— Ты бандюги, не боись, у тебя дядька вон какой! — подбодрил его Санька. — Он его мигом скрутит в бараний рог. Ты только дай мне знать, если чего. Найдём управу.
Глава десятая. Слепни наводят ужас
Учеников распустили на каникулы. Дядя уехал. На улице пусто. Изредка пропылит автомобиль или протарахтит могучий трактор К-700, роняя приятный для ребят запах солярки, и снова воцаряется знойная тишина. Неумолимо припекает солнце, а время медленно плетётся по Фросино, превратив минуты в часы, а часы в сутки. Как заманчиво в такую погоду мечтать о речке, вздыхать о море, тосковать о том, что жизнь не торопится, и так ещё далеко до того времени, когда можно будет самостоятельно поехать на Иртыш, а сейчас вот приходится довольствоваться обмелевшим котлованом с мутной водой. Единственное удовольствие у Юры — наблюдать за необыкновенно повзрослевшей сестрой Надей. Она закончила школу. И теперь каждый вечер ходила в клуб на танцы. Мать то и дело привозила ей из района капроновые чулки, кофточки, туфли.
Надя подолгу примеряла чулки перед зеркалом, то с одной стороны посмотрит на себя, то с другой, то наденет новое платье, то без платья молча стоит и смотрит на себя в зеркало. Не мог узнать Юра свою сестру, так она изменилась после окончания школы.
Юра оглядел улицу в оба конца и бесцельно побрёл по ней, а в ушах у него звенело от воображаемого плеска воды. Он смотрел на улицу и явственно видел речку — широкая, серебристая под солнцем река несла свои быстрые воды к морю. А вон и Санька, тоже безо всякой цели вышедший на улицу. Они, не сговариваясь, сели в тени под плетень и тяжело вздохнули.
— Юрик! — донёсся в тот же миг бабушкин голос. — Юри-ик!
Юра молчит, лень отвечать.
— Вон, бабушка, вон Юрик! — закричал Цыбулька, забравшись на плетень.
Юра нехотя встал и направился домой. Вечно бабушке нужно что-то делать, сама не сидит и внуку не даёт покоя. Она
— Юрик! — кричит бабушка, не подозревая, что внук стоит рядом.
— Что-о! — во весь голос отвечает теперь Юра.
Бабушка пугается и часто-часто крестится.
— Чтоб тебя, нечистая! Окстись!
— Юрик-мазурик, на орехи хочешь заработать? — спрашивает Николай. Он весь в поту. Бычок никак не желает стать в упряжку, перешагивает оглобли, косит по сторонам, одним словом, показывает, что затея с поездкой в лес за дровами для бани ему не нравится.
— Юрик, сидеть будешь сзади, — показывает бабушка, где именно будет сидеть Юра, садится сама на то место, пытаясь убедиться в прочности предлагаемого места. — Колька, не давай ему топор, зашибёт себе ноги.
— Не учи, бабусь, сам с усам! — смеётся Николай. — Бычок самая верная лошадь. Лучше автомобиля.
Но вот бычка впрягли и поехали. Юра сидит сзади и болтает ногами, доставая ими до дорожной пыли. Бабушка в белом платке, а Цыбулька в одной майке и без трусиков стоят у ворот и смотрят вслед.
За селом Николай садится в телегу, натягивает верёвочные вожжи и успокоительно говорит:
— Цобе! Цоп-цоп! Цобе, чёртик!
Бычок как будто доволен, что его запрягли в телегу, весело махал хвостом, смотрел только на пыльный просёлок и быстро-быстро переступал ногами. Весь он выражал одно желание — поскорее добраться до леса и вдоволь наесться лесной травы. Юра не сомневался, что именно такие мысли руководили бычком.
За селом потянулись небольшие околки, перелески, серебристые поля, волновавшиеся от малейшего ветерка. Потянуло с полей распаренной под солнцем зеленью; ленивый, насытившийся запахами ветер вяло качал верхушки берёз, играл осиновыми листьями, слабо шевелил на бычке короткую бурую шерсть, нахаживал над пшеницей, отливающей мягкой молочностью серебра, выдувал на просёлок сухие, сонные голоса перепелов: «Чего тебе? Чего тебе?»
Просёлок вился между полями. Бычок остановился, отчаянно покрутил хвостом, затем, вздрагивая и убыстряя движение, заспешил и всё поворачивал голову к Николаю, словно собирался на что-то пожаловаться.
— Не дури, мазурик! — прикрикнул Николай и соскочил с телеги, поднял с дороги пыльную ветку, обмахал ею бычка. Бычок успокоился. Но минут через пять его снова судорогой передёрнуло. Он отчаянно замахал хвостом, высоко поднимая задние ноги, то и дело наступая на оглобли, затем, мелко взбрыкивая, затрусил по просёлку.
— Стой! — закричал Николай, вскакивая в телегу и изо всех сил натягивая вожжи.
Крик Николая на бычка произвёл обратное действие. Он перестал слушать брата, задрал хвост и, всем своим существом выражая страх перед слепнями, устремившимися в атаку на беззащитного бычка, ринулся к лесу. Всё быстрей и быстрей. Николай натянул так верёвочные вожжи, что они не выдержали и оборвались. Телега прыгала на ухабинах; казалось, ещё немного — и разлетится на мелкие части. Её бросало из стороны в сторону; она стонала, дребезжала при каждом ударе в очередной колдобине.