Живое дерево
Шрифт:
Тихо было. Только у Соловьёвых сердито ворчала собака. Под плетнями лежали тёмные длинные тени, шумно вздыхали во дворах, жуя жвачку, коровы. Юра осторожно выбрался из дома, постоял, прислушиваясь, и направился к Саньке. Свистнул три раза, подождал. Неслышно появился Санька.
Они прокрались задами к огороду Шупарского и притаились. Сзади, почти у самого леса, чернело и пугало молчаливое кладбище, и, видимо, на кладбище одиноко и тоскливо кричал перепел.
Юра первым просунулся через небольшой лаз в плетне в огород и лёг в картошку. Прислушался.
Санька хоронился за плетнём
В прихожей за столом, придвинутом к столу, сидел старик и читал толстую старинную книгу — Библию. Рядом с книгой дремал кот, спрятав мордочку под себя, здесь же на столе стояла миска с семечками и кружка с молоком, а на кровати, закутав голову в шерстяной платок, спала старушка. Дверь в горницу отворена, но свет в горнице не горел.
Подполз Санька:
— Ну как?
— Т-ш-ш! Он книжку читает. Может, это не книжка, а что-то такое, тайное. Может, это шифровка? А?
— Чего? — не понял Санька.
— Т-ш-ш-ш!
Старик протянул руку к окну, взял на подоконнике чернильницу, ручку, надел очки и стал писать. Иногда он останавливал взгляд на окне, прищурив при этом глаза, думал, а потом снова писал, тщательно выводя буквы. Юра смотрел на старика, пытаясь отгадать, о чём тот писал. Он читал в одной книжке, что можно угадывать мысли на расстоянии. Но сколько ни всматривался в старика, не смог отгадать, о чём тот писал. Письмо было написано. Старик запечатал его в конверт и надписал адрес.
— Что там в письме? — спросил Санька.
— Ясно что. Откуда я знаю, но знаю одно — не нам послание. Надо во что бы то ни стало разведать. Можно разбить окно, схватить письмо и убежать. Нас не догнать.
Санька нашёл кирпич и сунул Юре:
— На, кидай в окно, а я побегу посмотреть, а ты правь с письмом туда, где услышишь свист.
— Не дело бить стёкла. Настоящие разведчики так не поступают. Бить стекло — хулиганство. Лучше вынуть шипку, видишь вон внизу разбито. Замазку отколупнуть и вынуть кусок, протянуть руку — и всё.
Вскоре свет в доме погас. На крыльце появился старик, постоял, покуривая папироску, покашлял и направился к сараю.
— Иди, — сказал Санька. — Пока отколупнём, он вернётся. Схвати письмо со стола и дави ко мне на свист. Я беру у тебя его и мотоциклетю ко мне. Мы всё узнаем. Струсил, что ли?
— Кто? Я? — Юра поплевал на руки, прошептал «чёт-чёт-перечёт» и пополз.
Юра прошмыгнул в коридор, но в это время Шупарский вернулся к крыльцу. Юра так волновался, что не услышал Санькин сигнал и старика увидел уже на крыльце. Замерев возле каких-то рундуков и мешков в коридоре, он был ни жив ни мёртв. Каждая жилка в нём дрожала от страха. Он стоял на четвереньках, не решаясь подняться, и не знал, что делать.
Какую глупость совершил! Зачем было идти за письмом?
Старик покурил на крыльце, покряхтел и неторопливо вошёл в сени.
У Юры от страха сердце заколотилось с такой силой, что он стал плохо соображать. Он метал взгляды то в одну сторону, то в другую, кругом было темно, хоть глаз выколи. Вот-вот старик закроет дверь на крючок, включит свет и увидит возле бочки с зерном для кур Юру. И тут Юре в голову пришла спасительная мысль. Он вспомнил: старик единственно чего боится — собак. Раздумывать было некогда. Юра громко залаял, точно собака, — как ему пригодились постоянные упражнения в подражании собакам, кошкам, птицам! — и бросился к двери.
Услышав в коридоре лай, старик испуганно метнулся из сеней, схватил подвернувшуюся у крыльца метлу, чтобы обороняться от собаки. Но Юра ничего не видел и не слышал, кинулся к картошке, упал и пополз, работая из последних сил локтями и коленками. Вот и плетень. Перемахнул через него. Здесь у плетня ждал Санька. Они вместе бросились бежать со всех ног.
— Чего в письме? — спрашивал на бегу Санька.
— Не успел взять…
У дома на завалинке сидела мать, ждала его.
— Ты где шляешься, полуночник?
— Да чего я такое сделал? Вот уже и с Фомой погулять нельзя. Скоро в школу, надо нагуляться.
— Вечно у тебя в голове одни гулянья. Всё замышляешь чего-то. Да когда ж моё мучение кончится, горе ты моё луковое! Вырос бы побыстрее. Дома лучше сиди, бойся пересудов. Вон старухи только и чешут языки: мол, Бородин Юрка оговорил старика Шупарского. Им-то только языки чесать. Старик Шупарский, знамо дело, главарь опасной шайки разбойников, а только не докажешь.
— А я-то при чём здесь?
— Ну вот, ну и возьми его за рубь двадцать!
Юра раздевался, собираясь подумать о письме, но заснул, едва только голова коснулась подушки. Во сне видел тёмную ночь и Шупарского, гнавшегося за ним. Старик должен вот-вот схватить его, и в этот момент он просыпался.
Утром Юра встал поздно. Дул ветер; по небу бежали белые холодные облака; над дальними лесами сизо мутнело небо. Дремали у ворот гуси, засунув головы под крылья. Юра постоял на крыльце, глядя на смерчи, проносившиеся по улице.
Но куда же делись бабушка и Цыбулька? Он обежал вокруг дома. Бабушка, устроившись на завалинке на солнечной стороне дома, колотила в маслобойке масло, рядом сидел Цыбулька и дремал.
— За ягодами пойдём? — спросил Юра.
— Завтра, ежели дождика не будет. На — побей сметанку.
Юра стал колотить масло, стараясь изо всех сил показать, какой он сильный и ловкий. Он старался, сметана вылетала из маслобойки.
— Стареньких, Витенька, нужно важить, — говорила бабушка, продолжая начатое. — Вот идёт по улице старичок, а ты возьми и дай ему хлебушка. Самую малость, а дай. Упаси царица небесная насмеяться над ним, потому как это большой грех. Бог всё видит: обижают ли стареньких, помогают ли внуки им? Кто без царя в голове, тот обидит. Обидит, и не видать тому счастья.