Живой меч или Этюд о Счастье Жизнь и смерть гражданина Сен-Жюста

Шумилов Валерий

Вместо этого означенный режим в целях самосохранения робко, неуверенно, но все же ставил другой вопрос – об углублении революции равенства, могущей материально удовлетворить все остальные, не относящиеся к буржуазии слои населения.

Буржуазная революция вступила в борьбу с революцией плебеев.

Вслед за буржуазией основная масса крестьянства, избавленная от феодального гнета, получившая землю и получившая возможность обогащаться, недовольная системой твердых цен и реквизиций, перешла в оппозицию революционному правительству.

Историческая сила вещей, о которой говорил Сен-Жюст, на самом деле вела не в царство

Утопии добродетельного человека Руссо, но всего лишь в царство буржуазной демократии, где стоимость человека измерялась размерами его кошелька.

Буржуазная революция была осуществлена. Революция плебеев в тех исторических условиях была невозможна.

Некоторое время разогнавшаяся колесница революции двигалась вперед вопреки естественной силе вещей, все дальше выходя за пределы, которые были достижимы в ту эпоху. Постепенно под эту колесницу Джаггернаута попадали все большие слои населения, колеса уже буксовали в грудах тел уничтоженных ею людей.

Лишившись активной поддержки народа, потерявшего ориентир, революция могла двигаться вперед только путем террора.

Но чем дальше удалось бы завести революцию по ее неестественному ходу развития, тем страшнее был бы откат назад.

Это понял Дантон, который встал на пути движения кровавой колесницы.

Если бы революция пошла путем Дантона, страна, возможно, избежала бы двадцатилетней наполеоновской бойни и следующего за ним века трех революций. Но путь Дантона означал признание права на сытую и счастливую жизнь не более чем за пятой частью населения – буржуазией и верхушкой крестьянства. Большинство французов – городской плебс и мелкие землевладельцы – получали лишь условное признание за ними гражданских прав, которых не было при короле.

Но путь Дантона был единственно возможным. Революция плебеев, путь Эбера, Шометта и Жака Ру означал разгром буржуазии и собственнического крестьянства. Встать на сторону революции плебеев означало немедленно погибнуть.

Наступило замешательство руссоистов, пытавшихся построить в стране республику естественного человека доброго дядюшки Жан-Жака. Опереться на одну из сторон означало противопоставить себе другую.

Робеспьер был в растерянности. У Сен-Жюста таких колебаний не было.

Революционное правительство в его лице уничтожило вожаков обоих возможных путей и колесница революции окончательно остановилось.

Надвигалась катастрофа, которую предчувствовали все оставшиеся в живых революционные вожди. И оставалось совсем немного времени, чтобы попытаться избежать этой катастрофы и закрепить завоевания революции для всех французов, а не только для разбогатевшей на национальном катаклизме буржуазии.

Робеспьер предложил химеру единой религии Верховного существа, Сен-Жюст – химеру новой конституции «Республиканских установлений». Он рассчитывал постепенно продавить ее через Конвент, и первым шагом на этом пути стали вантозские декреты.

Декреты предусматривали наделение беднейших слоев населения собственностью врагов народа. Сен-Жюст пытался создать опору нового строя из неимущих, ставших собственниками. Далее последовала бы аграрная реформа, предусматривающая наделение всех французов небольшими неотчуждаемыми участками земли.

Для укрепления позиций революционного правительства, которое могло бы осуществить новую конституцию, Сен-Жюст рассчитывал на

внешний эффект побед на фронте. Это была его главная ошибка, и он понял это, когда вернулся после победоносного Флерюса в Париж. Жить ему оставалось один месяц.

Аграрно-эгалитарная конституция «Республиканских установлений» в тех исторических условиях была неосуществима. Заставить страну пойти по этому пути было нельзя: даже в случае установления личной диктатуры сила вещей заставила бы Робеспьера и Сен-Жюста встать на путь Кромвеля и Наполеона. Франция превратилась бы в протекторат, или республиканскую империю.

Понимали ли это якобинские вожди? Смутное ощущение бесперспективности борьбы за установление республики естественного человека начало постепенно овладевать их душами. О каком обществе всеобщего счастья можно было говорить, когда за революционным фасадом кроме самих трехцветных красок не оставалось уже ничего кроме безразличия и демагогии. Кровавый террор, как ржа, разъедал всякие представления о справедливости, о свободе и, что самое страшное, о добродетели революционного правительства.

Казалось, сам материал для построения счастливого добродетельного общества был безнадежно испорчен. Надеяться на появление нового человека в таких условиях было безумием. Террор свел на нет усилия пяти лет революции.

И за это Царство Террора несли ответственность те, кто хотел установить на земле Царство Справедливости.

И все-таки слабая надежда оставалась. Единоличная диктатура могла бы отменить массовый террор и попытаться удержать революцию от отката.

Парадокс заключался в том, что для установления такой диктатуры требовалось усилить террор, чтобы уничтожить последних врагов Робеспьера в органах власти. Так появился страшный закон 22 прериаля, отменивший правосудие как таковое. Который не сработал, так как в оппозицию к робеспьеристам перешло в этот момент почти все революционное правительство [16].

Легальные способы борьбы были исчерпаны. Оставалось прибегнуть к уже не раз проверенному способу – восстанию. Робеспьер, глава правительства, которому требовалось уничтожить собственное правительство для того, чтобы идти дальше, колебался: становилось все яснее, что робеспьеристы не имеют больше поддержки ни в Конвенте, ни в народе.

Но попытку изменить силу вещей, пусть даже и безнадежную, следовало предпринять.

* * *

СЛОМАННЫЙ МЕЧ

Этот месяц явился для него периодом горестного прозрения. Потому что пришла пора платить по счетам.

Истекал срок договора на новое Царство Божие на Земле, как бы незримо заключенного между Верховным существом и вторым якобинским «триумвиратом», и уже бледный Ангел Смерти стучался в дверь этого недостроенного здания, и приходилось уходить, понимая, что здание никогда не будет достроено и что все труды пошли прахом…

И, чувствуя легкое прикосновение крыла посланного свыше бездушного Ангела, тот, которого безосновательно олицетворяли с этим Ангелом цепенеющие при его появлении в Конвенте в своем слепом страхе правящие буржуа, не ангел – человек, состоящий из плоти и крови, сам цепенел и замирал на своем месте в Бюро общего надзора полиции Комитета общественного спасения или в своих полуобставленных комнатах на улице Комартен.