Живой мост
Шрифт:
— Амин… Но ведь он мой муж!
— Ну и что, разве я сказал о нем что-нибудь плохое? — Амин улыбнулся. — Он мне даже нравится.
— Амин, Но он не виноват! Это я, все я!.. Не по своей воле… Ты ведь знаешь.
— К сожалению…
— Музыка кончилась… Благодарю…
— Подожди, — он снова прижал ее к себе, — потанцуем еще!
— Амин, прошу тебя…
— Слышишь? Пасадобль! Что за прелесть! Я весь горю, танец успокаивает меня… Мне не везет. Не везет ни в чем! Может, — хоть сегодня посчастливится!
— Амин, умоляю тебя…
— Нет-нет, еще не все. По крайней
Он немного отстранил от себя Видад и положил руки ей на плечи.
— Вот так! Ты всегда великолепно танцевала… Как истая испанка… Видад, ты должна смотреть на партнера!
— О боже! Мы остались совсем одни…
— Что делать? Таковы законы борьбы!
— Амин, прошу тебя… Мне плохо… Ты что, не видишь, муж от злости с ума сходит…
В такт музыки все сильнее и сильнее звучали дружные хлопки.
— Слышишь, это нам хлопают. Решили посмеяться. Собаки… Ну, ничего, мы им еще покажем… Пусть стараются…
— Да будет тебе, Амин! Всем просто нравится, как ты танцуешь.
Кругом дружно засмеялись. Взбешенный Амин, сверкая глазами, оглянулся. Сквозь толпу проталкивался лысый толстяк, таща за собой пожилую партнершу.
— Але… хоп, — гикнул толстяк и громко щелкнул искусственными челюстями.
Амин не выдержал. Перед глазами прыгали, что-то крича, искусственные челюсти. Он отстранил Видад и, с трудом сдерживая себя, отошел в сторону.
Около бочек, приготовленных для фейерверка, он остановился. Во рту пересохло. Подташнивало. Он вытер рот носовым платком. А, вы еще заливаетесь! Ничего, скоро вам будет не до смеха.
Он представил себе, как он стоит один посредине площадки для танцев, а вокруг бушует огонь и все с воплями разбегаются. Уж тогда-то он посмеется над ними от души! Подумать только, их судьбу решает одна — единственная спичка! И не будет им ни счастья, ни радости, ни веселья, ни праздника. Пусть тогда эти господа потребуют для него тюрьмы. Что ж, он готов.
— Та — ра, pa-pa, ра… оле… — гремело за спиной.
В порту, сотрясая воздух, торжественно взревели пароходные гудки. В городе тотчас отозвались церковные колокола. И вся Хайфа наполнилась гулом и звоном. В небе расцвел грандиозный фейерверк. Новый год!
…Амин остановился у одного из домов. Здесь живут его мать и братья. Окна в доме темные. Сюда не добрался праздник. Сейчас он войдет и всех увидит! Мать, наверное, уже спит. Минувший год был жестокий и страшный. Кто знает, что принесет в этот дом новый год! Амин не мог жить со своими. Им и без него было трудно. Ровно год назад, в это же время, он валялся в тюрьме. Дни казались годами…
Перед тем как войти в комнату, он задержался на пороге, всматриваясь в родное материнское лицо при тусклом свете электрической лампочки. Потом он увидел спящих на полу братьев. Младший скинул с себя одеяло. Господи, в такой собачий холод! Он осторожно укрыл мальчугана, поправил одеяла на других. Потом остановился возле матери и долго смотрел на нее.
Ничто не стояло между ними в эти минуты. Сердце разрывалось от любви и жалости. Он чувствовал, что готов заплакать.
— Да принесет вам этот год счастье. С Новым годом! — Амин наклонился и поцеловал
Он вошел в свою комнату, переоделся в пижаму, вышел на балкон, И замер. Над «Бустан аль-Карма» бушевало море огня. Гетто пробуждалось, встревоженное пронзительными сигналами пожарных машин. Вставайте, люди, вот и к вам пришел праздник! В городе не будет веселья и радости даже в новогоднюю ночь. Об этом он позаботился.
Духота нависла над городом. Гудок в порту давно прогудел полдень, когда Амин проснулся. Его сковывал страх. Он не мог ни двигаться, ни говорить. Руки налиты свинцом, ноги словно отнялись. Его попытка подняться с кровати ни к чему не привела. Он шарил глазами по потолку, что-то бормотал: язык словно прирос к гортани. Он умолял о глотке воды, но никто не слышал его.
…Еще минуту назад он висел на крюке, подвешенный за пятки в мясной лавке на городском рынке Акки. Мясник уже принялся разделывать его, а он висел и не мог вымолвить ни слова… Его собственное тело было совсем чужим, хотя он все видел и чувствовал — и свою беспомощность, и нелепость происходящего… А мясник тем временем делал свое дело. Он деловито отрубил руки и бросил их на разделочный стол. Затем отрубил голову и осторожно положил ее рядом с руками.
Амин сознавал все, что с ним происходит. Чувствовал, как холодные руки мясника пробегают по его обнаженной груди… Грубые и сильные, они крепко держат его. Он силится крикнуть, но язык будто захлопнуло капканом… Кровь хлещет из отрубленной шеи… О боже… А вокруг люди. Они молча проходят мимо. Хоть бы кто-нибудь заступился или по крайней мере выразил свое возмущение! Но они идут и идут, унося с собой последнюю надежду. Будто все, что происходит здесь, буднично и привычно и каждый день совершается в сотнях мясных лавок этого города.
А мясник стоит рядом с его отрубленной головой и сильно бьет опахалом по тому месту, которое раньше было его лицом. Он заботливо отгоняет мух, скопившихся в уголках глаз и рта. Один из покупателей берет в руки его голову, придирчиво рассматривает ее, прикидывая, сколько потянет… бросает на весы и торгуется с хозяином о цене…
И тут он не выдерживает. Холодный озноб пробегает по телу… Он кричит, делает отчаянное усилие и… просыпается!
…Потолок все еще кружится у него над головой. А когда он наконец останавливается, перед Амином начинают мелькать кадры из старого, много раз виденного кинофильма. Вот он видит себя, в городской тюрьме Акки… Ах да… Он попал туда прямо от мясника!
Каждую ночь являлись два служителя, здоровенные как быки. Входили в камеру, оставляли в углу какое-то тряпье и исчезали, не забыв закрыть дверь на замок. Но однажды он оказался в другом, незнакомом месте. Рядом с ним был странный человек. Забившись в угол, он смотрел на Амина, как слабоумный на свет луны: стоя на коленях, скривив в гримасе открытый рот.
Сквозь зарешеченное окно виднелась бледная луна. От лунного света губы у незнакомца были совсем бесцветные, серо-синие, слабо белели зубы. Он медленно подполз к Амину и прошептал, приблизив губы к его лицу: «Ты тоже сошел с ума?»