Живун
Шрифт:
— Мы обратно уезжаем, в Мужи…
Эта откровенность была неуместна — ведь оставалось неясным, зачем пожаловал старшина. Гриш и Эль поморщились — всегда вот так ляпнет невпопад… Да было поздно. Старшина удивленно вскинул густые, темные брови:
— Обратно в Мужи?! Разве здесь худо жить?
Гриш пожал плечами.
Худо не худо, а тянет к родным-близким. Миш-Караванщик еще санным путем уехал. Жена заболела.
— Слыхал я про то, — кивнул Ма-Муувем. — Вот Туня с Пронькой сказывали — проезжали, мол, двое через наши юрты. Мы
19
Большой день — Пасха.
— Шибко хворая была Сандра, — вступила в разговор молодая хантыйка. — Кашляла сильно. Даже чаю не попила ни у кого. Только погрелась у Ермилки.
Разговор перекинулся на Мужи: долго ли пробыл в селе старшина, как там живется, не встречали ли Караванщика, не слыхал ли, как Сандра. Не поправилась ли? Любопытство вотся-гортцев старшина мало удовлетворил. О Мишке и Сандре ничего больше не слыхал. В Мужах ему не понравилось — красный начальник людей науськивает не слушаться прежних хозяев, не работать на них, заставляет всех грамоте учиться. Но что в мир-лавке стало товару побольше, отрицать не стал.
— Вот, вот. И мы не будем обижены. В Мужах — все-таки дома, — сказал на это Эль.
Ма-Муувем кончил есть, опрокинул чашку на блюдце, вытер рукавом парки обильный пот с лица, проговорил с укоризной:
— Ай-ай-ай! Пошто торопиться! Комар ест, мошкара? Мужи не в упряжке, с места не тронутся, не убегут. Поживете здесь…
— Надоело. Сейчас комарья нет, а появится зелень — загрызут, особливо детей. И в ледоход чуть не утопли, — убирая посуду со стола, поведала о недавней беде Елення.
Хантов это нисколько не удивило.
— Случается, но редко, — успокоил Ма-Муувем. — Место здесь хорошее, промысловое…
Гриш думал напряженно: «Зачем это вдруг так расхваливает Вотся-Горт? И ни слова-полслова про долг…» Не находя ответа, но чувствуя, что старшина хитрит, и, боясь попасть в новую сеть, Гриш выжидательно промолчал. Глядя на него, молчали и его товарищи. Старшину не смутила пауза. Неторопливо достал щепотку табака с вотленом, заложил его за нижнюю губу, почмокал. Хозяева ждали, что скажет гость.
Ма-Муувем понял: пора открывать цель приезда. Но сделал он это не прямо.
— Караванщик не вернется? С вещами уехал? — спросил он.
— Да, — шевельнул губами Гриш.
И тут обнаружилось — давешнее неподдельное удивление старшины было наигранным.
— Ветер по тайге слух разносит, будто парма ваша развалилась, как ветхий чум.
Гришу не понравилось такое сравнение. Но что поделаешь — коль случилось, не скроешь.
Старшина оживился:
— Разговор есть к вам. Шибко большой, хороший. Пойдемте на свежий воздух. Ну их! — Он махнул на женщин и первым
Мужики поднялись и пошли следом, толкая друг друга — мол, поосторожней, не попасться бы снова в паучью сеть.
У протоки, на лужайке, разгорелся спор с Ма-Муувемом. Оказалось, старшина приехал за тем, чтобы заманить вотся-гортских зырян в свою ватагу. План у него был хитрый: присоединить к парме несколько хантов, снабдить ее своим неводом и получать за это известный пай из улова, размер которого пока не называл. И еще одно условие: добычу сдавать не в мир-лавку, а ему. Он в обмен даст соль и все другие товары.
— На моей земле промышляете, со мной и должны иметь дело, — подытожил он.
Гриш слушал будто с интересом, расправлял усы, скреб в затылке. А про себя думал: «Хитер старшина. И глуп! Глупее не найдешь. Думает, клюнем на его приманку. Нет уж! Раз обжегшись, в огонь не полезет и Федюнька неразумный. Глуп! И нахал к тому же… — И еще подумал: — Вот приходится отказаться от того, о чем раньше мечтал. Ханты вроде присоединяются к парме, сил в ней прибавится, а… Какая же это парма, если в нее не по доброй воле идут… Вот ведь ерундовина!»
— Нет. Надумали мы вернуться в Мужи… Завтра-послезавтра тронемся, — отклонил Гриш предложение Ма-Муувема.
Тот начал уговаривать.
— Пошто так спешите? Место, однако, хорошее, живете хорошо. Я помог вам, сами поработали. Были юрты — стали избушки. Год всего и пожили. Разве не жалко бросать?
— Что здесь понастроили — оставим пока. У меня в Мужах нет теперь избы, и то не жалко. Проживу как-нибудь, якуня-макуня. — Эль оглядел товарищей. Те согласно кивнули.
Ма-Муувем не отступал.
— Добрый невод дам, большой! Людей дам! Хорошо будет промышлять!
— Нам и в Мужах дадут, власть, бают, артели снаряжает на самые рыбистые пески-угодья…
Довод Гриша привел старшину в сильное возбуждение. Он замахал руками, предостерегая:
— Отберут улов! Весь! До последней рыбы!
— Так и ты не оставишь.
— Однако ж не даром. Ма-Муувем платить будет чем хотите, как и своим людям.
— Зна-аем… В вечном долгу они у тебя… В кабале…
Ма-Муувем нахмурился.
— Какая кабала! Пошто такое болтать? Я не обманщик! Никакой кабалы не делаю! Это красные люди выдумали, а вы им верите. — И вдруг перешел на шепот: — Красных скоро не будет, старая власть придет. Да-а. Слыхал я в Мужах в Большой день. Верный человек сказал… — И, помявшись, добавил для убедительности: — Озыр-Митька.
— Вот как! Куда же красные-то сгинут-денутся? — Гриш бросил цигарку, встал, собираясь кончать ненужную болтовню.
— Говорят, новый царь объявился — нэп, — таинственно продолжал старшина. — Шибко умный царь. Велит торговать по-старому, жить по-старому да богатеть. Красные боятся нового царя, слушаются… Скоро обратно все богатым отдадут, сами разбредутся. Ун-ики недавно шаманил — то же самое сказывает.