Живун

Истомин Иван Григорьевич

На мужевской пристани столпилось чуть не все село — ведь этот «биа-пыж» открывал навигацию… Как всегда, многие прихватили с собой товар — меховые изделия для продажи или обмена. Кое-кто пришел с дорожным багажом, собравшись ехать в Обдорск. Толпа нетерпеливо поглядывала на реку, на неподвижно белеющий, как огромный снежный сугроб, пароход.

— Скоро ли утихнет ветер-то? Может, и грузу нет, зря торчим, — потерял терпение Петул-Вась.

Куш-Юр был рядом. Промолчал. Ему самому уж изрядно надоело ждать. Когда, в самом деле, «Гусихин» ошвартуется! Кроме продуктов и товаров Куш-Юр ждал важных новостей —

почти два месяца Мужи были отрезаны от уезда и волости. Поди, уже прояснено с Госрыбой. Наверное, и орудия лова посланы, и угодья распределены. Иначе путину можно пропустить. И еще… надеялся он узнать про Сандру, про ее здоровье. С сильнейшим воспалением легких отправлял ее в сопровождении Мишки на попутной оленьей упряжке, на которой возвращался в Березово все тот же знакомый инструктор укома. Как доехала, вылечилась ли? Будто канула — ни слуху о ней. Никогда не тяготила Куш-Юра северная разобщенность так, как в эту весну. Казалось, давно привык к такому неудобству, ан нет…

Петул-Вась снова ругнул чертову погоду. Куш-Юр неожиданно надумал махнуть на пароход.

— Туда, по ветру, разом доберусь. Если есть груз — помашу или лучше капитана попрошу дать вам сигнал: гуднуть дважды, а нет — значит, молчок. Расходитесь. Понятно?

— Один поедешь? Не случилось бы чего — ветер-то какой…

Куш-Юр оглянулся.

— А вот Вечка со мной. Мы вдвоем — живо.

Комсомольский вожак не заставил просить себя дважды. Он сбегал, отвязал отцовскую базьяновку, пригнал ее к мосткам, где ожидал председатель.

Только уселся Куш-Юр на корму, услышал голос Эгруни за спиной:

— Куда это вы, Роман Иванович?

Куш-Юр беспокойно обернулся — еще с ними увяжется!

Эгрунь стояла невеселая, отяжелевшая, расплывшаяся. Видно, догадалась, чего испугался председатель, залилась тихим смехом, успокоила:

— Не бойтесь. Отпрыгала свое. Тяжелая стала. А то увязалась бы, это уж точно…

Куш-Юр дал Вечке знак рукой, чтоб быстрее отчаливал.

2

Солнце, проглядывая меж гонимых ветром облаков, клонилось к закату. В эту пору вотся-гортцы рассчитывали ночевать в Мужах, в кругу родных и друзей. Но «каменный» ветер вынудил их причалить свой караван к покосу возле заостровной половины Малой Оби. Было обидно — Мужи маячили колокольней но-за островом, рукой подать, а они коротают время у костра да ругают чертову погоду.

— Весь путь проехали хорошо, спокойно, а тут — загвоздка, — вздыхал Гажа-Эль, подкладывая сухие талинки в костер. — Не ветер, а ветрище. Недаром «каменный». Аж огонь чуть не гасит, якуня-макуня.

Гриш помалкивал. Час, когда придется встать лицом к людям и признать свою неудачу, приближался неумолимо. Гриш притих, загрустил… Неожиданная задержка в пути пришлась ему по душе. Не под вечер пристанут, а ночью, если ветер чуть спадет. Все же лучше — меньше глаз.

Гриш сидел у костра, прислушивался к потрескиванию огня и шипению сырых веток, заслонялся от дыма, то и дело менявшего направление вместе с порывами ветра. Гриш тщательно продумывал, взвешивал то, о чем следует сказать односельчанам, о чем лучше умолчать.

Он скажет им: возвращаются не потому, будто парма плоха. Нет. Причина — в них самих. Не парма

оказалась негодной, а они не достойны ее. Это вперед всего надо признать, пусть зубы не скалят. Жадность разве от того, что в парму сошлись? От них самих… А что по пьянке в долг залезли? От их же собственной скверноты легкомысленной. А Мишкина да Парасськина гадость? Парма тут ни при чем. Он, Гриш, хоть сейчас на Вотся-Горт караван повернет. Милее жизни пармой, работы коллективом не придумаешь. Подобралась бы ватага подходящая. Теперь-то уж он знает, с какого боку коня запрягать.

Гриш уверял себя, что его объяснения покажутся людям убедительными, но успокоение не приходило, горечь на душе не уменьшалась.

Он изредка посматривал в сторону острова — промеж тальников белел пароход. Слышал, как минуту назад прогрохотала цепь — бросили якорь. Выходит, ветер не скоро стихнет. На палубе горланили пассажиры, вроде бы навеселе.

И вдруг Гришу захотелось опрокинуть стаканчик-другой крепенького. Поди, на пароходе найдется. Без того не плавают…

Намекнул Гажа-Элю. Тот подивился желанию Гриша, а еще больше — своей недогадливости. И Сенька увязался за ними. Отказывать не стали, понимали, тошно ему. Ведь как в селе про рыженят узнают — не будет Сеньке житья, впору хоть беги или в петлю лезь.

Женщины воспротивились намерению мужей. Одурели, что ли! Утонут у самого дома, оставят семьи сиротами…

— Нам ли пугаться этих валов? Из-за ребятни да скотины не рискуем, сидим тут. А то бы давно в Мужах землю родную целовали. Уток продадим, в дороге настрелянных. Да и варку-икру…

Мужики выпростали каждый свою калданку и, не слушая жен, поплыли к пароходу.

3

Куш-Юр пристал к «Гусихину» раньше вотся-гортцев. И по трапу, брошенному к зарослям тала, поднялся на пароход, нашел капитана. Груза оказалось много — и продуктов, и мануфактуры, и сетей, и соли. В Мужи везли большой мешок с почтой, но почтарь не согласился вскрывать его на пароходе. Куш-Юр попросил капитана просигналить гудками о грузе, как условились с Петул-Васем, и пошел искать знакомых среди пассажиров.

На палубе Мишка встретил Куш-Юра.

— Мать честная!.. — удивились оба и пошли друг друга расспрашивать, как да что.

Мишка сообщил, что Сандра тут же, на «Гусихине», домой едет. Повел Куш-Юра в четвертый класс, дорогой объяснил, что для себя он купил палубное место, а для Сандры классное, чтоб опять не застудилась. Это прозвучало как великая забота о жене, большая жертва с его стороны.

Сандра сидела в дальнем углу. Добраться до нее оказалось непросто.

Куш-Юр нашел ее похорошевшей, поправившейся, но все еще немного покашливающей.

— Ой… — Сандра, увидев Куш-Юра, хотела было встать, но, подумав, осталась на месте. Она на миг задержала взгляд на его губах, застывших в смущенной улыбке. Куш-Юр нелепо топтался.

— Что ж ты поспешила, не долечилась? — спросил он.

За нее ответил Мишка:

— Не баре мы. На нас само заживает. — Он выдавил кривую улыбочку, желая прикрыть ею раздражение. Но это ему не удалось.

Куш-Юр понял: Мишка не сейчас такой ответ надумал. Наверное, не раз твердил Сандре, что, мол, само заживет. И Куш-Юр заметил: