Живун
Шрифт:
— А где Уля?! — спросил Куш-Юр.
— Уехала с квартирантами за сеном. Я тут хозяйничаю.
Он встал, чтобы уйти. Эгрунь метнулась вперед, загородила дверь.
— Брезгуешь мною? Али не хороша? — спросила с вызовом, откинула голову, скрестила руки на груди. Она стояла прямо, горделиво, выставив вперед ногу.
— Ты-то хороша, да я — Тихэн полоумный, — вдруг вспомнил Куш-Юр гулянье на «мыльке». Он хотел сбить с Эгрунь игривость, но только раззадорил ее. Она засмеялась.
— Не забыл! Ой, председатель
Куш-Юр и не желал ничего понимать.
— Ну, вот что. Хватит комедию ломать! — сказал он резко.
Глаза ее удивленно округлились.
— Ты ничего не примечал?.. — Она подошла к нему почти вплотную. — Играла я, право слово. Намеренно тебя испытывала…
Что-то в нем дрогнуло, он ответил нарочито жестко:
— Все в тебе наигранно. Брось дурить. Надоела ты со своими выдумками.
Тут случилось то, чего он вовсе не ожидал. Эгрунь обвила его шею руками, прижалась щекою к его щеке и почти простонала в ухо:
— Милый ты мой! Любимый ты мой! Спаситель! Теперь вовсе не жить без тебя! — Слезы брызнули у нее из глаз. Она опустилась на колени, обняла его ноги.
Куш-Юр растерялся. В книгах он читал про такое.
«Хитрит, змея подколодная», — мелькнуло у него в голове. «Стреножит тебя!» — вспомнилось предостережение Гриша. А руки невольно потянулись к девушке. Он поднял Эгрунь с пола, легонько провел рукой по мягким ее волосам, по хрупкому плечику.
— Обними же меня! Поцелуй! Обними… — стонала Эгрунь с болью, жарко.
Куш-Юр почувствовал, что-то словно закипело в нем, заструилось по телу. Он крепко обнял Эгрунь, припал к ее губам нежно и упоительно.
Сколько это длилось — миг или вечность… Сандра! Саша!.. Сашенька…
Эгрунина ладонь дрогнула на его плече, Куш-Юр очнулся.
Туман рассеялся. Стоит он, Роман… в избе утопшей Эдэ!
Куш-Юр резко оттолкнул от себя Эгрунь и выбежал из избы, даже не заметив, что без фуражки. Холодок лизнул ему голую голову. Вот ведь незадача, придется вернуться за картузом.
Кляня свою оплошку, он вошел в избу и заметил — на лице Эгруни мелькнула торжествующая усмешка.
Хотел влепить ей что-нибудь злое, обидное, чтоб не радовалась, змея, но подумал: все равно неверно расценит бегство. Присел на лавку с намерением объясниться начистоту, стал крутить самокрутку.
Цигарка и так получилась ладная, а он ее еще старательнее приглаживал и поправлял, чувствуя, что это его успокаивает. Но вместе с успокоением приходил стыд — стыд за недавнюю растерянность. Вот показал себя…
Эгрунь опустилась рядом на корточки. Довольная и счастливая, положила ему голову на колени. Своим поспешным уходом он поверг ее в недоумение — ведь нравится же она ему! Не может быть иначе! А отшивала его, чтоб посильнее приманить. Вот и целовал, как
— Что хочу тебе сказать… — Она подняла голову, заглянула ему в глаза. — Перебирайся сюда, на квартиру… И я… Вместе будем… с Улей. Квартирантам скажешь — съедут.
Он закурил, перевел дух, почувствовал, что вполне устоит перед ней.
— Не быть нам вместе… Помиловаться можно. Но не по-моему это — жизнь тебе калечить… Не барин я какой… — К нему вернулась рассудительность.
— Отчего же не быть?! — у нее увлажнились глаза.
— Понимать должна. — Куш-Юр все же старался не встречаться с ее взглядом.
— Или не скусна? Целовал — не отрывался. — Эгрунь пыталась улыбнуться, чтоб не показать, как уязвлена его словами.
— Не в том дело. Девушка ты — лучше не надо. Разные мы…
— Отцом попрекаешь? Да что я — не сама по себе?! Да мне из его добра и капли не пришлось бы! Отдал бы замуж — и позабыл, как и звать!
— Нет, Эгрунь. У нас говорят: яблоко от яблони недалеко падает. А по-вашему — шишка возле кедра ложится… Совесть не позволит с Озыр-Митькой породниться. Да и народ не простит.
— Какой народ? Биасин-Гал?! — гневно сверкнула она глазами.
— Вот видишь… Нет уж, прости, а лучше прямо, по-хорошему. За целование спасибо — и прощай!
Он нахлобучил на голову фуражку и вышел из избы, даже не взглянув на нее.
— А все ж таки люба буду тебе! — бросила она ему вдогонку.
Куш-Юр радовался, что вырвался. Вдругорядь такое не случится. Он чувствовал какую-то ее силу над собой. И дал себе слово — никогда больше не видеться с Эгрунью. Верно сказал Варов-Гриш — стреножит она его.
Но быть верным слову не всегда удавалось.
Эгрунь не оставляла его. Дня не проходило, чтобы где-нибудь не подловила. Увидит Куш-Юра, постарается задержать его хоть на минуточку, перебросится любезностью, шуткой. И все так заманчиво глядит на него. И даже людей не стыдится. Куш-Юр находил повод побыстрее отвязаться, уйти. Вот напасть! Сдурела девка! А может, нарочно, с умыслом заманивает? Он теперь не исключал и этого. Бродила мысль: Озыр-Митька, может, чего задумал? От такого всего жди, и сестру не пожалеет, что ему баба… Куш-Юр стал еще строже разговаривать с Эгрунью.
Как-то он переправился на лодке за Юган — обмерить поленницы заготовленных для Нардома и школы дров. Эгрунь, узнав об этом от Писаря-Филя, вырядилась во все лучшее и переправилась следом.
Она возникла перед Куш-Юром неожиданно и бесшумно. Плавно, играя тонким станом, выступила из-за поленниц. Он оторопел, отступил назад, чем немало развеселил ее.
— Испужался. А еще вояка…
— Как ты попала сюда?
— Как и ты — на лодочке-калданочке. Выследила милого.
— Для чего?