Живущий в ночи
Шрифт:
В доме не оказалось ни одной обезьяны.
Закончив поиски, я испытал жгучее желание налить в таз воды, насыпать туда хлорки и протереть все, к чему могли прикоснуться лапы незваного гостя: стены, полы, лестничные перила и ступени, мебель. И даже не потому, что на них могли остаться микроорганизмы, способные нас заразить, а из-за отвращения. Эти твари казались мне нечистыми, будто вышли не из лабораторий Форт-Уиверна, а из отверстий в земле, откуда били молнии, шли клубы серного дыма и раздавались вопли несчастных грешников.
Однако вместо того, чтобы отправиться на поиски хлорки, я подошел
– Привет, Снеговик, – откликнулась она.
– Где ты?
– В пяти минутах от тебя.
– Двери машины заперты?
– А что?
– Ради всего святого отвечай: заперла ли ты двери машины?
После некоторого молчания она сказала:
– Теперь заперла.
– Не останавливайся ни под каким видом. Кто бы тебе ни сигналил: хоть друг, хоть полицейский. Особенно если это будет полицейский.
– А если я случайно собью маленькую старушку?
– Это будет не маленькая старушка. Она будет только казаться ею.
– Что-то ты стал в последнее время пугливым, Снеговик.
– Это не я пугливый. Это мир страшный. Вот что, я хочу, чтобы ты не клала трубку и в течение всего пути оставалась на связи со мной.
– Алло! Алло! «Эксплорер» – центру управления полетом: туман начинает рассеиваться. Посадку смогу осуществить самостоятельно.
– Ты мне зубы не заговаривай! Мне сейчас не до этого!
– Я это уже заметила.
– Я должен слышать твой голос постоянно. Все время, пока ты едешь домой. Каждую секунду.
– Голос нежный, как волна, – весело повторила она фразу, которую я так часто ей говорил. Ей явно хотелось подбодрить меня.
Мы говорили до тех пор, пока Саша не подъехала к дому и не заглушила двигатель «Эксплорера».
Несмотря на то что на дворе светило солнце, несмотря на все кумулятивные эффекты смертоносного ультрафиолета, мне хотелось выскочить наружу, подбежать к машине и встретить Сашу прямо у водительской дверцы, а потом идти рядом с ней с «глоком» в руке – до тех пор, пока она не пересечет двор и не подойдет к задней двери, через которую она всегда входила в дом.
Мне показалось, что прошло не меньше часа до того мгновения, когда наконец я услышал ее шаги на заднем крыльце. Она лавировала между цветочными горшками.
Открылась дверь, и я оказался прямо в широком луче солнечного света, ворвавшегося в дом вместе с моей любимой. Пинком захлопнув дверь, я схватил Сашу в объятия и прижал к себе так крепко, что на несколько секунд у нас обоих перехватило дыхание. Я целовал ее – теплую, реальную, красивую. Красивую и живую.
Но как бы крепко я ни прижимал ее к себе, какими бы сладкими ни были ее поцелуи, я по-прежнему не мог отделаться от предчувствия грядущей горькой утраты.
Часть шестая
День и ночь
32
Учитывая все то, что произошло в течение последней ночи, и то, что ожидало нас после следующего захода солнца, я никак не мог предположить,
Орсон, джентльмен до кончика хвоста, остался на кухне, а мы поднялись в спальню на втором этаже и унеслись в мир без времени и пространства, где единственной энергией, единственной формой жизни, единственной светлой силой во Вселенной была Саша.
После этого, оказавшись в настроении, когда даже самые апокалиптические новости кажутся не такими уж страшными, я рассказал ей о событиях ночи – от заката до рассвета, про обезьян нового тысячелетия и Стивенсона, про то, что Мунлайт-Бей превратился в ящик Пандоры, в котором притаились мириады бед.
Если даже Саша решила, что у меня поехала крыша, она этого не показала. Когда я рассказывал ей о том, как после ухода от Бобби за нами с Орсоном гнался отряд обезьян, по Сашиному телу побежали мурашки, и ей пришлось накинуть халат. По мере того как я говорил, до нее постепенно доходили страшные истины: мы оказались в безвыходном положении, когда нам не к кому обратиться и некуда бежать, если даже удастся спастись из города, что, возможно, страшная зараза из Форт-Уиверна уже сидит в наших телах и грозит последствиями, которые мы не в состоянии даже представить. Осознав все это, Саша подняла воротник халата и туго стянула его вокруг шеи.
Если мой рассказ о том, что я сделал со Стивенсоном, и вызвал у нее отвращение, ей вполне успешно удалось скрыть свои чувства, поскольку, когда я закончил свое повествование, рассказав все до мельчайших деталей – даже про осколок фарфоровой куклы, найденный на ее кровати, она – все еще покрытая гусиной кожей – выскользнула из халата и вновь унесла меня в свой светлый мир.
На сей раз мы занимались любовью гораздо спокойней, двигались медленнее и прикасались друг к другу более нежно, чем раньше. Мы отдавались друг другу с прежней любовью и ненасытностью, но сейчас к ним добавилась еще и некая безысходность, вызванная ощущением того, что мы остались одни в этом новом мире. Странно: мы чувствовали себя двумя приговоренными к смерти, рядом с которыми неотвратимо тикает будильник палача, и все же ощущения наши были слаще, чем когда-либо раньше.
А может быть, в этом и не было ничего странного. Может быть, страшная опасность освобождает нас от любых ограничений, амбиций, стеснения, заставляет, как никогда отчетливо, понимать простую, но в обычное время забываемую нами истину: предназначение нашей жизни состоит в том, чтобы любить и быть любимыми, черпать красоту и радости этого мира, осознавать, что будущее может настать, а может – и нет, а вот по-настоящему мы живем только сегодня.
Если мир – такой, каким мы его знали до этого, – уходил в небытие, то теряли свое значение и моя писательская работа, и музыкальное сочинительство Саши. Единственным, что у нас оставалось, были дружба, любовь и серфинг. Чудодеи из Форт-Уиверна сузили наше с Сашей существование до тех границ, которыми всегда довольствовался Бобби Хэллоуэй.