Живущий в ночи
Шрифт:
22
С ласковым, нежным звуком, с каким ударяются друг о друга тела молодоженов в постели, низкие волны прокатывались между бетонными сваями и с негромким хлюпаньем разбивались о стену причала. Во влажном воздухе витал слабый, но приятный запах, в котором смешались океанская соль, аромат свежих водорослей, креозота, ржавеющего железа и еще чего-то неведомого.
Стоянка судов расположилась в защищенном от ветра и волн северо-восточном уголке залива. Здесь стояли на якоре около трех сотен яхт, причем на шести из них хозяева обитали постоянно. Нельзя сказать, что жители Мунлайт-Бей были помешаны на яхтенном спорте,
Ведя велосипед за руль, я шел к дальнему концу главного пирса, тянувшегося параллельно берегу. Автомобильные покрышки елозили и постукивали по мокрым неровным причальным доскам. В этот поздний час светились иллюминаторы только одной из всех пришвартованных здесь яхт. Путь мне освещали редкие фонари, горевшие в тумане мутным светом.
Поскольку рыболовные суда швартуются гораздо дальше – вдоль северного мыса залива, эта укрытая от непогоды гавань использовалась в основном для стоянки прогулочных судов. Здесь можно найти и шлюпы, и ялики, и кечи – от самых скромных до весьма внушительных, хотя первых гораздо больше. Тут стоят и моторные яхты – солидные и по размеру, и по цене, несколько бостонских вельботов и даже два плавучих дома. Из пришвартованных здесь парусных судов самым большим можно по праву назвать двадцатиметровый катер под названием «Вечерний танцор», а из моторных яхт – «Ностромо», к которой я сейчас и направлялся.
Достигнув конца основного пирса, я свернул на отходивший от него под прямым углом дополнительный причал, по обеим сторонам которого покачивались суда. «Ностромо» занимала последнее справа причальное место.
«И я один – знакомец ночи».
Именно этой фразой Саша попыталась сообщить мне, кто был тот человек, что пришел в радиостудию, разыскивая меня, который не хотел, чтобы его имя называли по телефону, и отказался ехать или звонить к Бобби. Произнесенная Сашей фраза являлась строкой из стихотворения Роберта Фроста, и те, кто подслушивал все наши телефонные разговоры, ни за что не смогли бы расшифровать ее. Для меня же было очевидно, что Саша подразумевала Рузвельта Фроста, которому принадлежала «Ностромо».
Я прислонил велосипед к поручням причала рядом со сходнями, поднимавшимися на палубу яхты Рузвельта. В этот момент на причал накатилась волна. Пришвартованные суда задвигались и заскрипели, как ревматический старик, что ворочается и тихонько кряхтит во сне.
Я и раньше, оставляя свой велосипед без присмотра, никогда не приковывал его цепью, поскольку в отличие от остального современного мира Мунлайт-Бей не был заражен бациллами преступности. Возможно, к тому времени, как закончатся нынешние выходные, наш красочный городок ввергнет всю страну в череду убийств, увечий, избиений священников и так далее, но по поводу резкого увеличения числа велосипедных краж нам беспокоиться не приходилось.
Сходни были влажными и предательски скользкими, поэтому мы с Орсоном поднимались с предельной осторожностью. Мы преодолели уже две трети пути, как вдруг низкий голос – почти шепот – словно из тумана прямо над моей головой тихо спросил:
– Кто идет?
От неожиданности я едва не упал, но вовремя вцепился в поручень лестницы и сохранил равновесие.
Яхта модели «Блюуотер-563», к которым относилась «Ностромо», представляет собой низкое стройное двухпалубное судно. Рулевая рубка расположена наверху. Сейчас светились только зашторенные иллюминаторы
– Кто идет? – повторил свой вопрос мужчина – все так же тихо, но уже с явно различимой угрозой в голосе. Голос этот принадлежал Рузвельту Фросту.
– Это я, Крис Сноу, – подал я ответную реплику.
– Загороди глаза, сынок.
Я надвинул на глаза козырек кепки, крепко зажмурился и в следующую секунду почувствовал на лице яркий свет фонаря. Он тут же погас, и Рузвельт спросил:
– А с тобой – твой пес?
– Да, сэр.
– И больше никого?
– Что, простите?
– Ты один? С тобой больше никого нет?
– Нет, сэр.
– Ну, тогда добро пожаловать на борт.
Фигура стоявшего на верхней палубе Рузвельта была теперь видна, поскольку он переместился ближе к поручням и находился сейчас позади рулевой рубки. Впрочем, если бы я не знал, что передо мной именно он, то вряд ли смог бы узнать его даже с этого сравнительно небольшого расстояния. Рузвельта надежно маскировали ночь, мутный кисель тумана и его собственная черная кожа.
Пропустив Орсона вперед, я перепрыгнул через неширокий зазор между ступенями сходней и бортом, и мы с псом быстро взобрались по ступенькам, ведущим на верхнюю палубу.
Вскарабкавшись наверх, я увидел перед собой Рузвельта Фроста с ружьем в руках. Похоже, в самом скором времени Национальная стрелковая ассоциация переместит свою штаб-квартиру в Мунлайт-Бей. Сейчас ствол оружия был направлен в сторону, но я был уверен: до тех пор, пока Рузвельт с помощью фонарика не убедился в том, что я – это я, он постоянно держал меня на мушке.
Даже без ружья в руках он являл собой весьма величественное зрелище: метр девяносто с гаком, шея – как бетонная свая, плечи – как стаксель, обхват рук – шире, чем любое штурвальное колесо. Этот гигант вполне мог бы заменить Моби-Дика в борьбе с капитаном Ахабом. В шестидесятых и начале семидесятых годов он был звездой американского футбола, и спортивные обозреватели дали ему кличку Кувалда. Сейчас Фросту было шестьдесят три года, он являлся удачливым бизнесменом, владел магазином мужской одежды, мини-маркетом, а также половиной акций «Кантри-клуба» и гостиницы «Мунлайт-Бей». Но и теперь он без труда размазал бы по стенке любого из тех генетических мутантов и накачанных стероидами бегемотов, которые играют в нынешних командах.
– Здорово, песик, – промурлыкал он.
Орсон фыркнул.
– Ну-ка подержи, сынок, – прошептал Рузвельт, протягивая мне ружье.
На кожаном ремешке вокруг его шеи висел какой-то чудной и очень сложный бинокль. Рузвельт поднес его к глазам и стал озирать пирс, по которому я только что пришел к «Ностромо». С высоты верхней палубы открывался прекрасный обзор, но это было в хорошую погоду, а сейчас, ночью, да еще в этом непроглядном тумане…
– Неужели вы что-нибудь видите? – удивился я.
– Бинокль ночного видения. Он усиливает освещенность в восемнадцать тысяч раз.
– Но туман…
Рузвельт надавил кнопку на бинокле, и внутри раздалось жужжание какого-то механизма.
– Он работает еще и в режиме инфракрасного видения и тогда показывает лишь источники тепла.
– Тут, на причалах, их должно быть очень много.
– Только не тогда, когда у яхт выключены двигатели. Кроме того, меня интересуют только те источники тепла, которые двигаются.
– Люди?
– Может быть.