Живущий

Старобинец Анна Альфредовна

Меня не поймали. То ли камера наблюдения в тот день опять «дала сбой», то ли лисьи каракули не показались подозрительными тому, кто обрабатывал данные.

…Прошло полгода с тех пор, как Лис привел меня к неподвижному Крэкеру. За эти полгода Лис так ничего не вспомнил. За эти полгода я ни разу не приходил в Спецкорпус навестить Крэкера. За эти полгода я запомнил в мельчайших деталях обе корявые схемы и скормил рисунок термиту.

Прошло полгода, и ко мне подошел энтомолог:

— Смерти нет. Друг. Надо поговорить. Иди за ним. Молча.

Энтомолог

оказался куда более выносливым медиумом, чем Лисенок, и более одаренным: он озвучивал для меня Крэкера целый час, иногда даже с выражением и жестикуляцией, но в обморок не упал — разве что слегка побледнел и то и дело пытался зевнуть, — и ушел с этажа черносписочников самостоятельно. Он, правда, оказался и не таким по— норным, как Лис. В середине «сеанса» даже умудрился вытолкнуть из себя Крэкера, но ненадолго, он только успел спросить «Что такое?..» и снова провалился в беспамятство.

— Его ячейка сопротивляется, — процедил энтомолог, ткнув себя пальцем в лоб. — Хорошая система защиты. Но все равно с ним приятно работать. У него больше функций, чем у этого дебила Лисенка. Много слоев. Много возможностей. Я заставлю его помогать.

Словно не соглашаясь с озвученным, энтомолог презрительно скривил губы. В его глазах была скука. Он широко и криво распахнул рот и попытался зевнуть, но не смог.

Сын Мясника смотрел на нас из своей камеры недобро и пристально. Он больше не сосал соску, не падал, не щурился на свет и не плакал. Он наблюдал. Его лицо было толстощеким и гладким, а глаза очень старыми.

В тот раз, под исправительным светом, под внимательным взглядом Сына, бескровными губами энтомолога, его перекошенным ртом, мой друг Крэкер изложил мне свой план.

План моего побега.

В тот раз, дослушав его до конца, я сказал:

— Крэкер. Ты совсем сумасшедший.

— Я гений, — ответил мне энтомолог и подавился зевком. — Я сотворю это чудо.

Он засмеялся, немного сипло, но в целом правдоподобно:

— Они увидят огонь.

Клео

…Она, конечно, не виновата. Ее заставили. Ее такой сделали. И все же это — предательство. Собакасоздана, чтобы меня любить, развлекать и быть преданной. А не шпионить за мной. Да еще так лицемерно. Так подло.

Я заставляю себя на нее посмотреть — и она тут же переходит в режим игры.Находит мяч и носится с ним по ячейке, но только для виду.

Она ведь даже не смотрит на мяч. Только на меня. Такими преданными глазами. Следит.

Я посылаю ей команду ко мне,и она тут же кидается к моим ногам. Садится и весело оттопыривает одно ухо. И ждет поощрения. Всплывающее окошко собаковода предлагает мне выбрать награду:«косточка», «игрушка-пищалка», «сыр» или «сосиска». Я отменяю награду.Захожу в меню наказание.И выбираю ударить собаку.

Она

скулит и смотрит на меня удивленно. Прижимает к голове уши и продолжает сидеть.

Всплывает окошко с красным восклицательным знаком:

'Внимание собаковода! Вы выбрали неправильную форму воздействия на собака. Собакавыполнила вашу команду ко мне!и заслужила поощрение. Собаканичего не нарушила и не заслужила наказание, Сейчас вам следует поощрить собака,«Косточка», «игрушка-пищалка», «сыр» или «сосиска»? Подсказка: ваша собака предпочитает награду «сосиска»!

Я бью ее снова.

неверно

И еще раз.

неверно

Собака понуро уходит на свое местои закрывает глаза.

!Внимание! Вы совершили 3 (три) грубые ошибки в дрессировке. Ваш рейтинг дрессировщика понизился на 6 (шесть) баллов. Сейчас ваша собакаподавлена и расстроена. Если подобные ошибки будут повторяться, ваша собакастанет вас бояться!

Я почти сразу начинаю жалеть, что побила собаку.Дело не в баллах. Совсем не в баллах. Она ведь не виновата. Виноват Эф, этот упертый подонок в маске. «Недовольна своей работой». «Преступный характер». Ради всего живого, в чем он видит тут преступление?!

Да, я не согласна.Можно и так сказать. Не согласна с тем, что такие уроды, как он, ограниченные, безликие, лишенные фантазии, — вот такие, как он, решают, что ВЫДАЮЩЕГОСЯ ученого можно унизить и смешать с грязью из-за единственной за всю его практику крупной ошибки. Такие, как он, лишают меня моего предназначения — а вовсе не воля Живущего.

Да, я ученый. Да, да, да, я занимаюсь наукой. Так было всегда. У меня на счету десятки открытий, сотни статей, тысячи лабораторных исследований! Как я могу теперь быть кем-то другим, если в «Ренессансе» вся моя банковская ячейка забита отчетами, формулами, иллюстрациями с мышами в разрезе, сомнительными гипотезами и блестящими теориями, пометками на полях, советами и подсказками, вопросами и ответами, и всеми этими «не забудь», «учти», «попробуй понять», «проверь при случае», «не подведи», «продолжай». Кем еще мне быть, если несколько сотен лет я готовил(а) себя только к этому?..

Я знаю, я давно уже знала: что-то было нечисто с нашим экспериментом. С его результатами.

Ведь странно. Столько месяцев подготовки. Двое блестящих специалистов. Удачные опыты с термитами Heterotermes indicola: последовательное погружение на глубину до 26 воспроизведений! И что — пшик? Неудача — и все тут? Мне что-то не верится… Ну хорошо. Ну допустим. О'кей. Эксперимент провалился. Но почему «вредоносный»? Почему «запрещен к повтору», если результат нулевой?… Разве не логичнее продолжить исследования в этой области?