«Живые черты Ходасевича»: из откликов современников
Шрифт:
Естественен был переход от Пушкина к Державину: тут и преемственность, и традиция, и державинское благословение, но Ходасевича на этот раз увлекли отблески далекого века, эпоха, сама личность Державина. В книге Ходасевича Державин проходит прослеженный в своей частной жизни, любви, печали, поэтических волнениях, огорчениях смертями других людей, в своих манерах, расписании дней, конечно в труде над стихами, редких беседах с императрицей, столкновениях с ее преемниками, в обстановке деревенского быта и городского петербургского дома, в своих протестах и непрестанных столкновениях.
Последние годы Ходасевич вел литературно-критический отдел в газете «Возрождение» и уже несколько лет работал и у нас, в «Сегодня», помещал свои воспоминания о советских людях, о писателях, — эти интересные очерки читатель особенно
Точно такое же упорство, медленное проникновение в тайну исследуемого материала открывает и работа Ходасевича о Пушкине. Здесь то же многолетнее изучение, ежедневное общение с поэтом, овладение словарем Пушкина, розыск его повторных слов, вбирание в себя пушкинских сравнений, пушкинских приемов, способность и уменье дышать Пушкиным, как дышать воздухом, как бывают пристрастия к одним духам.
В одном нельзя было отказать Ходасевичу — в прямизне его путей, в его способности однолюбия и этой твердой отгороженности от всех других интересов, тем и увлечений. Ходасевич был постоянен. Это доказывали его книги, его стихи, его очерки о близких ему «людях символизма», его работа над старыми поэтами. Своего упорства, прямолинейности, верности в преследовании поставленной цели не скрывал и сам Ходасевич. Они сказались в заглавиях его книг, обозначающих и определивших его рост поэта и писателя, как некое постепенное прорастание «путем зерна», эти же определения самого поэта окрестили его музу «тяжелой лирой».
Последние годы Ходасевич стихи не писал — не писал потому, что весь уклад современного мира, его эстетические формы коренным образом изменившимися (так! — Публ.), а новые формы еще не найдены. Прощальной книгой его стали очерки-воспоминания о Нине Петровской, Брюсове, Сологубе, Горьком, но главный интерес, конечно, в определениях символизма, его духа, его путей. Верно указывал Ходасевич, что «история символистов превратилась в историю разбитых жизней» — они жили в неистовом напряжении, вечном возбуждении, в обостренности, лихорадке. Этой участи, этого удела Ходасевич избег, и тут его спасли хороший здравый смысл и никогда не покидавшее его критическое благоразумие. Эта прощальная книга называлась «Некрополь» — теперь этот город мертвых открыл свои врата и для Ходасевича.
Ему было 53 года.
Примечания 1
1. Этому интервью предшествовала заметка: Седых А. У В. Ф. Ходесевича // Сегодня. Рига, 1930. 11 мая. С. 14.
2. Начало этой перемене было положено торжественным чествованием 25-летия литературной деятельности поэта, проведенным 10 апреля 1930 г. в ресторане «Мезонетт», в котором принял участие даже его недруг А. Куприн. См. об этом: Л[юбимов] Л. Чествование В. Ф. Ходасевича // Возрождение. 1930. 13 апреля. С. 4.
3. Нам известен лишь один юбилейный отклик идеологического оппонента эмиграции: «... Ходасевич не сразу сделался эмигрантом. Некоторое время рядом с ним находился Горький, внимательная забота которого удерживала Ходасевича от рокового шага. Потом произошел разрыв ... разрыв с Горьким означал в то же время и разрыв с Советским Союзом. Ходасевич сделал выбор. То, что этот выбор не сразу был сделан, то, что ему предшествовало довольно длительное средостояние, доказывает наличие в то время у Ходасевича тяги к другой жизни, к другому миру, к выходу из своего темного, больного, одинокого, подпольного индивидуализма. Но, сделав разбег для прыжка в иную — большую жизнь, Ходасевич задержался на полдороге, а задержавшись, свалился под бременем своего „я“, снова упал „в себя“ и одновременно в эмиграцию. Падение было страшное, стремительное, на самое дно, в „возрожденческую“ трясину. Почему поэт попал в теплые объятия Гукасова, лишь на время задержавшись у Керенского в „Днях“? Почему среди всех эмигрантских подвалов Ходасевич выбрал самый темный, самый откровенно-позорный, самый зловонный? ... выбор, сделанный Ходасевичем, определил его эмигрантскую
4. Сирин [Набоков] В. О Ходасевиче // Современные Записки. Париж, 1939. Кн. LXIX. Цит. по: Набоков В. Собр. соч. русского периода: В 5 т. Т. 5. СПб., 2000. С. 590. Это отношение писатель пронес через годы, что проявилось в курьезе: осенью 1949 г. Н. Берберова, стремившаяся заручиться личными симпатиями Набокова, передала ему прядь волос Ходасевича, вызвав у него этим сувениром священный ужас. См. об этом в нашей публикации: «…Дребезжание моих ржавых русских струн…»: Из переписки Владимира и Веры Набоковых и Романа Гринберга (1940 — 1954) // In Memoriam. Исторический сборник памяти А. И. Добкина. СПб., Париж, 2000. С. 365-366.
5. Одна из таких ошибок — диагноз последней болезни Ходасевича. Ср., например, с утверждением современного исследователя в: Литературная энциклопедия Русского Зарубежья. 1918 — 1940. Писатели Русского Зарубежья. М., 1997. С. 419 (статья В. Толмачева).
6. См. о нем: Седых А. Памяти Р. Н. Гринберга // Новое Русское Слово. Нью-Йорк, 1969. 27 декабря; Адамович Г. Памяти ушедших // Русская мысль. Париж, 1970. 22 января; Казак В. Энциклопедический словарь русской литературы с 1917 года. Лондон, 1988. С. 174 (статья «Воздушные пути»); Там же, с. 558 (статья «Опыты»); Толстой И. Курсив эпохи. Литературные заметки. СПб., 1993. С. 158-161; Дымерская-Цигельман Л. Альманах «Воздушные Пути» и его издатель-редактор Роман Гринберг // Евреи в культуре Русского зарубежья. Т. V. Иерусалим, 1996; Вильданова Р., Кудрявцев В., Лаппо-Данилевский К. Краткий биографический словарь русского зарубежья // Струве Г. Русская литература в изгнании. Париж — М., 1996. С. 303. См. также наши публикации: Роман Гринберг и Роман Якобсон. Материалы к истории взаимоотношений // Роман Якобсон: Тексты, документы, исследования. М., 1999; «…Дребезжание моих ржавых русских струн…»; Друзья, бабочки и «монстры»: Из переписки Владимира и Веры Набоковых с Романом Гринбергом (1943 — 1967) // Диаспора. Новые материалы. Вып. I. Париж, СПб., 2001.
7. В их числе черновой автограф и машинопись незавершенной биографии Пушкина, библиографический список источников этой работы и «фотостаты» печатных переводов цикла «Парижский сплин» Ш. Бодлера. См. об этом в нашей публикации: Пушкин и пушкинисты. По материалам чешских архивов // Новое литературное обозрение. М., 1997. № 37.
8. Vozdushnye Puti Collection. Library of Congress. Manuscript Department (LCMSS). Washington. D. C. Box 6. Помимо републикуемых нами текстов, в тетради О. Б. Марголиной-Ходасевич отложились вырезки со статьями Г. Мейера «Смерть В. Ф. Ходасевича», Ю. Семенова «Русский поэт» и Н. Рощина «Неосуществившаяся дружба» («Возрождение». 1939. 16 июня), В. Ильина «Ходасевич — поэт и мыслитель. Из истории одного освобождения» (там же. 1939. 30 июня), Г. Федотова «Памяти В. Ф. Ходасевича» («Новая Россия». Париж, 1939. № 65. 12 июля), а также траурные извещения и заметки из газет «Последние Новости», «Сегодня» и «Kurier Warszawski». Наши собственные разыскания показали, что вдовой Ходасевича были собраны практически все отклики русской прессы в Париже, но, по-видимому, по обстоятельствам времени до нее не дошли публикации из русскоязычной периодики других стран, напр.: Гомолицкий Л. В. Ф. Ходасевич // Меч. Варшава, 1939. 24 июня. С. 2; Кадашев В. Владислав Ходасевич // Новое Слово. Берлин, 1939. 2 июля. С. 2-3.
9. По газетному сообщению, «вдовою поэта В. Ф. Ходасевича и редакцией „Возрождения“ получены со всех концов зарубежья многочисленные выражения соболезнования по поводу кончины В. Ф. Ходасевича». В их числе были названы И. А. Бунин, проф. В. А. Ледницкий, А. Л. Бем, ужгородский иеромонах Алексий, издательство «Петрополис», брюссельский Союз русских журналистов и белградский Союз писателей и журналистов (Возрождение. 1939. 7 июля. С. 3).
На сороковой день после кончины Ходасевича его вдова опубликовала письмо, ставшее, кажется, ее единственным выступлением в печати: