Жизнь адмирала Нахимова

Зонин Александр Ильич

Читая рассказ Броневского о действиях кораблей Сенявина вместе с пехотой и вооруженным народом Рагузы, Цары и Каттаро против наполеоновского генерала Мармона, Павел Степанович задавался вопросами, на которые автор дипломатично не отвечал. Хотелось расспросить адмирала, что же Александр пренебрег при соглашениях с Наполеоном родственным народом, естественным союзником, и свел на нет все победы Ушакова и Сенявина, все подвиги таких моряков, как Скаловский или Лукин?

Но чем ближе была цель плавания, тем угрюмее становился адмирал и казался неприступнее. Кто-то передал, что Дмитрий Николаевич с горечью вспоминает перед приходом на рейд гнусную выходку петербургских заправил. В 1808 году приказание срочно возвращаться

в Балтику из Эгейского моря Сенявину прислали, но не предупредили, что Россия в войне с Англией, и пришлось Сенявину сначала скрывать эскадру на Лиссабонском рейде, а потом решать, какому же врагу - французу или англичанину - сдаваться? Решил: и так и так Петербург свалит на него вину за позор, так уж лучше англичанам. Французы разграбят суда и зачислят матросов в свои войска, а у британцев он выговорит по крайней мере, что с заключением мира эскадру отпустят в Балтику, а покуда будет война - стоять им на Спидхедском рейде, на том самом, где сейчас "Азов" и прочие корабли ждут, как дорогих союзников...

И снова, на вахте находясь, подхватил Павел Степанович слова Лазарева, сказанные Сенявину вроде в утешение:

–  Общество наше всегда приравнивало это ваше соглашение с англичанами к победам под вашим флагом.

–  Даже?!
– словно усомнился Сенявин. Но по тому, как он твердой рукой расправил холеные и подбритые баки, лейтенант понял, что и сам адмирал высоко ценит свое упорство, свою - редкую в жизни военных людей - -мирную победу. И правда же, англичане могли расстрелять эскадру, держать ее личный состав в лагерях, а согласились кормить и помогать ремонту, и не смели заглядывать на плененные корабли, которые продолжали жить по Петровскому уставу.

–  Даже?
– повторил адмирал.
– А ведь это на вашей памяти, капитан, в какое глупое положение меня поставили потом, в России. Призовые деньги мерзавец Траверсе придержал вкупе с Чичаговым. Задолжал я тогда кругом, чтобы сколько-нибудь матросам отдать. Не мог нижних чинов обижать. Пока обманывают их, до тех пор нечего ждать в существе ни добра, ничего хорошего и полезного от них для флота, а значит, и для России.

Вечером в кают-компании Павел Степанович попробовал пересказать слова адмирала о матросах и встретил кислые улыбки, непонятное молчание. А перед сном каютный сожитель Бутенев сказал:

–  Слышал и я адмиральские утверждения: "дух, дух, дух - прежде всего", "русскому матросу иногда спасибо дороже всего". Оно, разумеется, в принципе верно. И с адмиральской дистанции особенно. А в повседневной близости видишь - разные матросы бывают. Ну, и иной раз с подлеца спросишь таким способом...

Бутенев постарался изобразить злое выражение на круглом своем лице и взмахнул волосатым кулаком.

Павел Степанович возмутился, но почти капитулировал перед приятелем, сказав всего только, что надо свой гнев обуздать и воли руке не давать.

Дело было в том, что перед его взором опять хитрый квартирмейстер Пузырь. Этот палач молодых матросов дважды сумел попасться на глаза адмиралу, ввернул таки вкрадчивое словечко о том, как начинал службу на "Селафаиле" у Дарданелл и Тенедоса, и, взволнованный напоминанием о прошлом, адмирал подарил ему золотой, как обойденному в прошлом законной наградой. А в то же время Пузырь продолжал оставлять следы своих: пальцев на шеях и руках молодых...

–  Не зарекайся, - пророчески сказал в заключение этого короткого спора Бутенев. И будто глядел в завтрашний день. Всего через несколько часов случилось так, что именно Нахимов, из всех офицеров один, бесповоротно уронил себя в глазах адмирала.

Надо же было Пузырю устроить длительную издевку над рекрутом, когда Павел Степанович обходил верхний дек. Лейтенант с утра, мысленно продолжая ночную беседу, решил просить Лазарева по приходе, в Англию списать Пузыря на корабль, возвращающийся в Россию. И вдруг негодяй - перед ним, и методично

мучает несчастного парнишку.

–  Пузырь!
– бешено крикнул Нахимов. И столько ярости было в его голосе, что квартирмейстер инстинктивно бросился наверх. Но лейтенант нагнал его на палубе перед люком и ударил раз и другой по темени, и ткнул ногой.

Безобразнейшую эту сцену избиения покорного старика молодым человеком увидел вышедший на прогулку Сенявин. Его властный, совсем молодой, негодующий окрик остановил занесенную руку Павла Степановича. Но не сразу в распаленном состоянии он понял, что адмирал спрашивает его фамилию и требует объяснений.

Он растерянно назвался.

–  И это брат Платона Нахимова?
– презрительно сказал адмирал.
– Брат порядочного человека? Что скажешь?

Было противно и невозможно оправдываться. Но сказал Павел Степанович тоже унизительную фразу:

–  Виноват, ваше высокопревосходительство.

Сенявин дернулся широкими плечами:

–  Старого, заслуженного матроса!.. Что ж, о вашем проступке, чтобы другим не было повадно, объявлю в приказе по эскадре. Идите...

Отвратительное событие. Напрасно убеждали товарищи объяснить адмиралу свой поступок. Павел Степанович угрюмо отмахнулся. Ему-то ясно было, что дело не в Пузыре, а в нем, в управлении собою. Впрочем, критического отношения к себе не хватило для признания даже другу Михаиле. Если бы еще не Сенявин! Ведь Сенявин отождествлял весь российский флот... Павел Степанович из Англии не послал письма к Рейнеке, хотя давал слово подробно писать к нему полный "журнал" плавания. Все дни стоянки он ощущал свое одиночество, замкнувшись от товарищей. И оттого особенно оценил внимание Михаила Петровича, любимого начальника. Как только Дмитрий Николаевич Сенявин поднял флаг на "Царе Константине", Лазарев вступил в исполнение обязанностей начальника штаба при командующем средиземноморской эскадрой (Сенявин возвращался на Балтику, а флагманом стал граф Логин Петрович Гейден) и без чьих-либо подсказок подписал перевод Пузыря на транспорт, возвращавшийся в Россию. Так он избавил лейтенанта от постоянного напоминания о позорной несдержанности, напоминания о приказе, который навечно останется пятном в его жизни.

Глава четвертая.

Наваринское сражение

Восставший народ Греции после пятилетней борьбы с силами огромной Турецкой империи истекал кровью. Смелые моряки Псары и Гидры на шхунах и брандерах уже не могли сражаться против огромного военного флота турок, обученного австрийскими и французскими инструкторами. Мужественные пастухи, крестьяне и рыбаки Морей и Эвбеи отступали перед армиями султана Махмуда. Партия помещиков, составившая временное правительство республики, предавала народ. Она плохо вела борьбу против турок в Беотии и Аттике, но успешно организовала гражданскую войну против народных вождей Колокотрони и Одиссея.

И в то время как Англия и Россия все еще торговались между собой по турецкому вопросу и английские министры высчитывали выгоды приобретений в Архипелаге и расходы на вмешательство, в то время как две великие державы добивались присоединения Франции к их соглашению, Австрия и Пруссия понуждали турецкого султана к последним усилиям, чтобы окончательно подавить греческую революцию.

Австрийское правительство хотело быть на Балканском полуострове и в восточной части Средиземного моря единственным наследником разваливавшейся Турецкой империи. Оно боялось, чтобы движение греков не нашло отклика среди угнетенных славян на Балканах и в Австрийской империи. Поэтому Меттерних добивался полной победы султана. И ему казалось, что для этого есть все основания. Конечно, Турция уже не была той грозной империей, которая могла подступать, как два века назад, к Вене и Будапешту, но все еще являлась одним из крупнейших государств, с неисчислимыми ресурсами для армии и флота. Власть Стамбула ведь простиралась на всю