Жизнь адмирала Нахимова
Шрифт:
– Победили?
– Уничтожили вчистую. О тебе рапорт царю пишут.
– Ну?
– Раненый слабо улыбается.
– На флоте оставят, Паша? А?
– Вот еще! Не голову же у тебя отняли. Такую протезу сделают, что чище живой руки послужит.
Наступает ночь. Пылающие суда окрашивают темные воды в цвета рубина и яхонта. Берега Наварина и серые камни города мрачно выступают в зареве бесконечных тоскливых костров. Где-то ржут встревоженные лошади, ревут верблюды бедуинов. Полки Ибрагим-паши ожидают высадки десанта. Но со шлюпок, плавающих дозором вокруг кораблей эскадры, только для испуга турок кричат "ура". Подняв весла на валек,
На "Азов" в эту ночь прибывают с рапортами адмиралу все капитаны. А в нижнем деке, под уютным фонарем, устроена временная кают-компания, и в нее набиваются офицеры других линейных кораблей и фрегатов. Молодежь сидит на трофейных турецких коврах, пьет греческое вино и вспоминает события дня.
– Удивительное событие произошло у нас на "Гангуте", - рассказывает лейтенант Анжу.
– В третьем часу, должно быть, мы дрались правым бортом. А с левой стороны турки погнали на нас брандеры. Капитан Авинов вовремя заметил, и бах!
– одним залпом "Гангут" потопил пару проклятых факелов. Только один брандер пронесся весьма близко перед носом.
– Нет, у нас на "Азове", - Путятин старательно подкручивает жидкие усики, - у нас дело серьезнее было. Матросня драться не хотела. Я рапортовал Михаилу Петровичу, чтобы пушками пугнуть. Стыд какой был бы перед союзниками!
– Помолчи, - перебивают Путятина голоса.
– Наши матросы - молодцы, мы с ними георгиевский флаг заслужили.
Нахимов вспыхивает, резко поднимается, оправляет темляк палаша. Из полутьмы, как на древней медали, выступает его решительное лицо с широко расставленными глазами, высокими скулами и сжатым ртом.
– Выходит, мичман, что мы с вами победу одержали без матросов?
Путятин неловко смеется. Головы офицеров с любопытством поднимаются на лейтенанта. Что это он? Чего вспылил?
– Лавры Кодрингтона и графа не собираюсь приписывать ни себе, ни вам, пытается шутить Путятин.
– Но Павел Степанович заслужил лавры!
– горячо вмешивается Корнилов. Я лично у него в долгу.
– Не в том дело, Владимир Алексеевич, - тихо и вразумляюще говорит Павел.
– Я отвечаю господину Путятину потому, что он презирает наших служителей... Я скажу, что "матросня" - слово обидное и подлое. Страху на мгновение поддалась горстка людей, но затем дралась со всеми вместе геройски, по-русски. И всегда матрос лихо сражается... Конечно, если офицер исполняет роль руководителя и воодушевителя... А момент паники законно возник... План сражения вице-адмирала Кодрингтона был из рук вой скверный. Никакого плана по существу не было-с. План стоянки в гавани, не больше-с. Исправили этот план команды соединенных эскадр мужеством и умением своим. Самое замечательное для нас, господа, в сегодняшнем дне, что русские матросы дрались не хуже, а может, и лучше опытных английских моряков.
Он поворачивается и уходит в темноту.
– Да, - задумчиво говорит Анжу, - нашим матросом можно гордиться. Но разгадать его трудно. Он - крепостной, а мы баре.
Лейтенант Бехтеев с "Александра Невского" пренебрежительно цедит:
– Слюнтяйство, либерализм. В британском флоте ничего не разгадывают, лупят матроса, - на здоровье!
– даром, что завербованные и свободные люди.
Глава пятая.
Первое командование
От закатного солнца бьет красный луч в бумагу. Тринадцать листков мелко исписаны для далекого друга Михаилы Рейнеке. В письме
Однако что-то еще обязательно хотелось сказать? Ну конечно, о Михаиле Петровиче! Что он чрезмерно, по-английски жесток в службе и барствен с матросами, Павел Степанович думает по-прежнему. Но нынче об этом вспоминать не хочется. Зато есть превеликое желание похвалить за командирское самообладание и уменье.
Павел Степанович обтирает перо и пишет на новом листке: "О любезный друг, я до сих пор не знал цены нашему капитану. Надобно было на него смотреть во время сражения, с каким благоразумием, с каким хладнокровием он везде распоряжался. Но у меня недостанет слов описать все его похвальные дела, и я смело уверен, что русский флот не имел подобного капитана.
Прощай еще раз, не забудь преданного тебе
Павла Нахимова".
Повертев в на льдах перо, он приписывает: "Желаю тебе счастливо кончить свою опись Белого моря. Да, уговор дороже всего: письма моего не показывать никому, потому что я наделал так много ошибок, что самому совестно, а времени имею так мало, что, ей-богу, некогда даже прочесть. Прощай".
Теперь эпистолярная вахта, как пошутил забегавший Корнилов, окончена. Остается запечатать послание в конверт и занести к маркизу в соседний номер гостиницы, и пора на службу, в док.
Не без удовольствия Павел Спепанович надевает белый сюртук с капитан-лейтенантскими эполетами и пристегивает кортик. Пальцы касаются ленты георгиевского ордена, и радость пронизывает, как некогда в Архангельске. Эту ленту нашивала Эми, мисс Эми, младшая дочь адмирала Кодрингтона.
– Прелести этой англичаночки, кажется, примирили нашего строгого Павла Степановича с флотоводческими недостатками ее папаши, - иронизирует Путятин.
Павел Степанович этого шепотка о себе не знает. Подобно большинству скромных влюбленных, он считает свое чувство надежно спрятанным от чужого глаза.
Улица Лавалетты, усаженная пальмами, серебристыми оливками и пряными белыми акациями, еще не остыла после дневной жары, но оживлена по-вечернему. Почти каждый прохожий с итальянской экспансивностью приветствует русского офицера. Впрочем, возможно, и по знакомству. С приходом в Лавалетту здешние англичане и мальтийцы непрерывно устраивают для русских гостей и героев празднества. Вечерние балы у губернатора и высших чинов сменяются приемами у негоциантов и дворян Мальты. На каждой кавалькаде, в загородных виллах, на каждом пикнике у моря, при всяком посещении дружественных кораблей и домов, при визитах к милым дамам и прогулках с ними в лавки - кого-то представляют, к кому-то ведут знакомиться.
Перед кривым, сбегающим к порту переулком Павла Степановича окликает компания офицеров. Они идут развлекаться и укоряют в нарушении товарищества.
– Да что ты, дежурный?
– Не справится с поверкою твоей роты квартирмейстер?
– Или развод на работы изменен?
Попеременно Павел Степанович бросает смущенные взгляды на Рыкачева и Корнилова, на братьев Истоминых. И решение идти в док ослабевает.
– Там стучат, колотят, красят. Грязно, пыльно. Вымажешься еще, продолжает Рыкачев.