Жизнь адмирала Нахимова
Шрифт:
Назавтра он почти забывает этот случай, потому что приходит почта из России, а с нею почетные для эскадры рескрипты царя. Графу Гейдену присвоен чин вице-адмирала с арендами и имениями в Эстляндии. И главное - Лазареву дан чин контр-адмирала. Снова волна балов и приемов, в которых русские становятся гостеприимными хозяевами, и снова капитан-лейтенантом Нахимовым овладевает общая веселая беспечность.
– Авось до драки с англичанами не дойдет.
– А дойдет, так за андреевский флаг постоим.
Так говорят лейтенанты и мичманы, не вдумываясь в существо
Однажды утром он просыпается в трактирном номере. В открытое окно влезла ветка душистой акации и сухо стучит колючими иглами в голубое стекло. Он вытягивается и размечает день: сапожник, портной, перчаточник, капитан Райт, полковник Уинтворт, вечером опера Россини, надо завезти букет леди Понсонби. Завтра нужно в док. Он делает недовольную гримасу, укоряет себя за день.
"Впрочем, скоро опять в Архипелаг. Когда еще удастся повеселиться".
И снова дремлет, когда в дверь стучат. Входит матрос с пакетом от начальника штаба. Зевая, Нахимов небрежно ломает сургуч, пальцем рвет нитку.
Капитан-лейтенанту Нахимову предписывается отобрать на пополнение команды корабля "Азов" сто рядовых из числа матросов, прибывших на черноморских транспортах.
Павел выскакивает из постели, ставит свою подпись на конверте, протягивает матросу и восклицает, только теперь узнав посыльного:
– Сатин! Ты как же здесь?
– Узнали, ваше благородие. Наших, "крейсеровских", много на "Александре Невском".
– Да, верно. Но я тебя ни разу не встречал. Что так? Не гуляешь?
Он благодушно смотрит на матроса. Лицо бывшего рулевого "Крейсера" почернело и скулы обозначились еще резче. За три года он состарился на десяток.
– Садись, Сатин, и рассказывай, как живешь. Матрос послушно усаживается на кончик стула, укладывает темные руки на колени.
– Ничего живем, ваше благородие. Не хуже, как на "Крейсере".
Нахимов завязывает галстук, и зеркало показывает, что в углах сжатых губ матроса обозначаются иронические складки.
– Ты брось со мной церемониться. Говори толком. Я капитана Богдановича знаю. Он не злой человек.
– А што нам с евонной доброты, Павел Степанович. Лейтенанты дерутся, мичманы...
– Жаловались?
– Как пожалуешься? Устав запрещает... Молчим, пока терпится... Опять же за Наварин шесть крестов на команду прислали, так их квартирмейстерам дали, которые матроса за турку считают.
– Да, нехорошо... Я поговорю с контр-адмиралом Лазаревым. Он не допустит зряшных наказаний. Да в чужих портах еще.
Павел Степанович надевает сюртук и достает монету.
– Выпей, брат, с "крейсеровцами" за мое производство.
Сатин оставляет монету на открытой ладони.
– Нас и на берег не увольняют. Все деньги в ротном сундуке лежат.
– Это совсем чепуха какая-то. Ты не врешь напрасно?
– Зачем же. Вы мичмана, господина Завойко, спросите.
Павел Степанович намерен на следующий день при докладе начальнику штаба об отборе матросов в экипаж "Азова" сообщить о неполадках на "Александре
"Может быть, и Сатин, которому я дал обещание... Что ж он теперь обо мне думает?"
В трактире Викари Нахимов находит мичмана Забойко и просит к себе в номер.
– Скажите, мичман, вы знаете арестованных матросов по фамилиям? Я плавал со многими из вашего экипажа на "Крейсере".
Плотного сложения молодой человек, в слишком тесном мундире, багровеет.
– Гнусная история, Павел Степанович. Офицеры наши, конечно, кругом виноваты. Фамилии арестованных? Саврасов - боцман, Зуев и Афанасьев боцманматы, квартирмейстер Шовырин...
– Никита, беломорец?
– Он самый. Потом матросы Стрекаловский, Другов, Бутин, Швалин, Веселовский, Баташов. Остальных не помню, все молодежь и не моей роты. Впрочем, отбор виновников произвольный. Мой ротный командир Стадольский заявил, что из нашей роты никто в возмущении не участвовал, и ежели нужно виновного, то пусть привлекают его... Отступились.
– А как все это возникло? Из-за неспуска на берег, невыдачи денег.
Завойко удивленно вскидывает на Нахимова глаза под лохматыми, разлапистыми бровями.
– Между нами, мичман. Я до возмущения беседовал с одним матросом. В вашем экипаже вас считают справедливым офицером.
Завойко стесненно кланяется и бормочет:
– Очень лихие у нас матросы. У них учиться и учиться. Кругосветники. Не только на "Крейсере" - на "Мирном", "Кротком", "Востоке", "Суворове" и "Предприятии" многие плавали. Ни один английский корабль такой команды не имеет.
Он ярится:
– Посудите, Павел Степанович, мы же марсели крепим быстрее всех. А как рифы берем?! Когда наши примутся работать, сердцу весело. Таких матросов, уже кричит он и простирает свои медвежьи руки, - на руках носить надобно. Они погулять, конечно, рады, любят и хорошо одеться. Да почему бы им не погулять? Не одеваться? А их форменно ограбили и на берег ни-ни. Вся эскадра три дня гуляла, а наших на вторые сутки запрягли на корабль...
Он снова садится, вытирает вспотевшее до подбородка лицо.
– Конечно, в таких настроениях любой случай может озлить людей. А у нас в один день два происшествия случилось. Лейтенанта Бехтеева знаете? Бехтеев-четвертый - он у нас ревизором. Двадцать осьмого числа привезли свежее мясо и зелень. Бехтеев распорядился лучшую провизию отделить для офицерских денщиков. Понимаете, из матросского кармана оплатил офицерский счет! Мы, конечно, этого не знали! А среди матросов пошел разговор. Вахтенный офицер, мичман Стуга, тоже зверь (мы его в корпусе не любили), плюнул в физиономию одному матросу. Будто раньше его распоряжения взялись за койки.