Жизнь адмирала Нахимова
Шрифт:
Увидев Нахимова, Меншиков вспоминает докладные и особенно фразу о созыве военного совета. Вот кому он обязан в первую очередь недоверием Петербурга! Этот боцман, наверное, жаловался великим князьям, посещавшим Севастополь. А теперь третирует власть главнокомандующего, суется с советами и предложениями, настаивает на каких-то совещаниях. И из-за чего? Корабли нынче гожи только на топливо…
На сдержанное приветствие Нахимова князь чуть склоняет маленькую голову длинноногой общипанной птицы.
– Вы мне писали, господин вице-адмирал, и весьма многословно. А вопросы
И, не дожидаясь ответа, главнокомандующий, в знак окончания беседы, приподнял над лысеющей головой армейскую фуражку. Но, пройдя вперед, вновь остановился и с раздражающей презрительной холодностью сказал:
– Экое дело, чуть не забыл, господин Нахимов, о высочайшей милости к вам. Поздравляю вас с орденом Белого Орла.
В свите, сдерживая улыбки, посматривали на Павла Степановича. Понимает ли он намерения князя, его издевку? Ведь награждение Белым Орлом – даже нерусским, а польским орденом, и к тому же после того, как Нахимов имеет Георгия второй степени, – это скорее знак немилости, и не без участия князя…
Павел Степанович понимал всех, и князя и свиту. Да разве суть в орденах? Разве уместно было прекращать разговор об обороне, чтобы сказать о вещах, важных для подлого себялюбия…
Светлые глаза твердо поднялись на главнокомандующего, и с побелевших губ вырвались убедительные, от сердца идущие слова:
– Ваша светлость, нам не ордена нужны, нам с вами делу служить надобно.
Князь резко поднял плечи и, горбясь, быстро пошел. Он слышал, что Нахимов давеча кричал о плетях, и побоялся, что боцман повторит злую фразу при нем. Он обязан был ответить. А что? И как?
Адъютанты Павла Степановича надеялись – какие-нибудь дела на бастионах отвлекут адмирала от затопления "Двенадцати апостолов", "Ростислава", "Святослава", "Мидии" и "Мессемврии". Напрасно. В назначенный час он послал Платона Воеводского за шлюпкой.
Правда, он думал, что больнее в этот раз не будет, что он уже привык к самым страшным испытаниям – стал присяжным могильщиком и для друзей и для кораблей, которые при нем впервые побежали в море, при нем начали стариться, быв школою для сотен и тысяч прекрасных молодых людей, двух поколений русских моряков. Оказалось, он преувеличивал силу своего сердца. Оно было обыкновенным человеческим сердцем, и очень усталым.
Больно было, будто сейчас он отправлял на дно "Силистрию". Он как никогда почувствовал, что отправляет в глубины свои надежды плавать и держать адмиральский флаг под клотиком корабля, смотреть со шканцев на гордые колонны судов эскадры. Конец!..
Под сильными гребками шлюпка резала свинцовую зыбь. Далеко, на сумрачном горизонте, в сетке дождя, чернели реи и стеньги неприятельского флота. Несмотря на потери, он еще увеличился… А позади остатки черноморской славы: "Константин", превращенный частью в госпиталь, частью ставший казармою для
– Были бы моряки, а флот можно построить, – сказал голос за спиною. Ухтомский, как всегда, готов был спорить с пессимистами и верить в будущее.
Ну что ж, он прав. Выводы архипечальные ведь Павел Степанович делал для себя, своего уходящего поколения. Хоронить Черноморский флот нельзя уж потому, что он сражается на бастионах, что без его офицеров и матросов, без его пушек и снаряжения не оборонить бы город. Если против сотен осадных орудий неприятеля уже пятый месяц стоит Севастополь и под бомбами, под взрывами мин превращается в крепость, в этом заслуга и моряков. И простоит еще столько же, больше простоит город, принеся славу черноморским экипажам.
Шлюпка пристает к Графской. Боцманмат командует:
– Крюк!
– На валек!
– Шабаш!
Шлюпка без толчка стала у каменных ступеней, удерживаемая отпорными крюками. Неторопливо проходит адмирал между наваленных на ступенях ядер, бомб, гранат и картечи, пробирается между загромоздивших площадь лафетов, станков, пушек и снарядных фурманок.
– Павел Степанович, я вас ищу.
– Чем расстроен, Евгений?
Он ласково жмет руку лейтенанта. Успех разведки к 10-й батарее и первое бомбардирование позволили зачислить волонтера Ширинскош-Шихматова на действительную службу, и вот он уже командир батареи.
– Что случилось?
– У нас на батарее пленник. Утверждает, что государь умер, взволнованно шепчет лейтенант.
Для Нахимова в новости нет неожиданного. Накануне адмирал узнал, что император умер и наследник сменил Меншикова Горчаковым. Меншиков поторопился уехать в Симферополь и сдал командование Остен-Сакену, а барон затягивает объявление депеши до получения официального манифеста о восшествии на престол Александра.
– Знаю. Тебе-то что? – удивляется Павел Степанович и предупреждает ответ: – Для Севастополя все едино-с. Начальники наши не станут умнее, и заботы о войсках не улучшатся… А честь России по-прежнему надо защищать на бастионах.
– Но если молодой царь станет на путь реформы?
– Не знаю. Я простой русский человек; только соображаю, что на всяком корабле нужен хороший командир. Петр Первый вытягивал Россию из ничтожества, – значит, любил ее. У меня вот адъютант, князь Ухтомский, не то прудонист, не то фурьерист, артели из матросов хочет сколачивать, общую торговлю с ними заводить для благосостояния. Доброта неописуемая… Это все в наших-то условиях вздор. России надобно уничтожение рабства, страха и подлости. А книжная премудрость Ухтомского – пыль. Народ сам дойдет до правильного порядка. Матрос сегодня тросовый щит придумал и пороховой погреб из обыкновенной цистерны. А дай ему грамоту?! Ну, что об этом толковать! Мы не увидим. Мы из Севастополя никуда не уйдем. И не нужно, – вдруг молодо и звонко говорит он. – И не нужно, Евгений. Чем больше нас здесь останется, тем больше будет слава Севастополя. И скажут русские люди: на что же мы способны, ежели вся Европа одного города у горсти наших воинов не могла взять?!