Жизнь адмирала Нахимова
Шрифт:
Еще взволнованный этими мыслями, Павел Степанович дома велит составить рапорт адмиралу Верху в Николаев о потоплении кораблей.
Платон Воеводский скрипит пером и бормочет: "Г. командующий эскадрою судов Черноморского флота донес мне, что по словесному приказанию его светлости г. главнокомандующего войсками в Крыму корабли "Двенадцать апостолов", "Святослав", "Ростислав", фрегаты "Кагул" и "Мессемврия" сего числа ночью затоплены между Николаевской и Михайловской батареями, фрегат же "Мидия"
Подписав бумагу, Павел Степанович с горечью смотрит на Воеводского:
– Стиль, Платон, стал у тебя – как у заправской чернильной души. "Честь имею донести"… Честь-то какова, а?
Снегу в этот день много, и он хрустит на морозе. Ребятишки, стайки которых в Севастополе все еще не перевелись, строят из снега укрепления, обливают водой снежные ядра.
По дороге к Нахимову, на одном из спусков в Екатерининскую улицу, Тотлебен приходит в восхищение от мастерства мальчуганов. Шесть амбразур в полукруге дают большой обстрел. Впереди и с флангов ложементы.
– Превосходно, превосходно! Кто у вас, молодцы, инженер?
– Кто?! Все вместе мы, на Малаховом, делаем. Вот он там бывал, – и вихрастый мальчуган в матросской бескозырке тычет деревянной шашкой в товарища.
– Превосходно, превосходно! А командир кто же?
– Я.
– О, ты, конечно, князь Меншиков?
– Нахимов он. Самый главный адмирал, – наперебой отвечает детвора, окружившая полковника.
– Так, так. Ну конечно, я должен был догадаться.
– Вы, наверно, недавно приехали. Вы еще не можете знать Нахимова, снисходительно говорит девочка с повязкой Красного Креста.
– А где же неприятель? – Тотлебен обхватывает девочку за плечи и спускается в улицу, продолжая беседу с детьми.
"Нахимов", сбив фуражку на затылок, мрачно отвечает:
– Нету неприятеля, не хотит никто за француза.
– Тут, с другой улицы, – объясняет девочка, – мы звали к нам воевать. Но только как же? У них тоже есть Нахимов.
– Очень затруднительно, очень затруднительно, – Тотлебен вежливо козыряет детям.
– Вот, Павел Степанович, какая популярность у вас, – рассказывает он через несколько минут. – Но не в пример ребятам, господа союзники не стесняются быть нашими врагами и действуют по всем правилам осады.
– Вы относительно их минных работ под Четвертый бастион? Мне докладывали показания перебежчика.
– Нет, меня беспокоит другое. Наши спусковые рукава проведены довольно далеко от капители бастиона… Тревожат меня недостатки в обороне подступов Малахова кургана. Англичане в своей первой атаке уже заложили батарею, да и французы могут то же сделать на Киленбалочных высотах, если мы их не упредим.
– Погодите-с, – говорит Нахимов и достает план. – Можем выдвинуться на высоту перед Малаховым. Вот-с на этой Кривой Пятке предлагают Истомин и Ползиков укрепиться.
– Без крепких позиций на высотах за Киленбалкою невозможно, курган попадет под обстрел с трех сторон.
– Совершенно верно-с, –
В его воображении курганы оживают, превращаются в корабли. Для охранения авангарда – Кривой Пятки – необходимо выдвинуть наветренную колонну фрегатов. Тогда главные силы – Малахов курган и 2-й бастион – будут в безопасности от атаки. Правда, несомненно, на стороне Истомина.
– Но это означает наступление. А главнокомандующий, вы знаете, после Инкермана всячески избегает действовать.
– Вы его убедите, Павел Степанович.
– Трудно-с, – горько замечает Нахимов. – Главнокомандующий больше надеется на дипломатические победы в Вене, чем на свою армию.
– Что-нибудь новое оттуда?
– Все то же-с, все то же. Цена мира – наш отказ от флота на Черном море. "Moniteur" пишет, что никакой мир не может быть прочен, пока Россия сохраняет на Черном море свои морские учреждения. Опасаются негоцианты увидеть наш флаг в Средиземном море… Ежели воевать будем по-меншиковски, еще не так заговорят… Пороха нам не везут. Провиант в азовских портах под ударом с моря. Войска разбросаны по всей Тавриде и без толку истощаются. Наступление, только наступление могло бы исправить дела и спасти честь России. Но князь даже оборонять Севастополь собирается до первого штурма…
Он свертывает план и набивает трубку.
Есть вещи, о которых трудно говорить с инженером Тотлебеном. Он знает, как строить редуты, но укрепления сильны, пока в них сидят защитники… Сегодня только Павел Степанович нашел на 4-м отделении массу чесоточных и цинготных безо всякой медицинской помощи. Поехал в госпиталь к медикам, а там не лучше – нет чайников для раненых, большая партия горячечных лежит во дворе и несчастных заметает снегом.
Тотлебен смотрит на ввалившиеся щеки Нахимова, на глубокие морщины, побежавшие от глаз.
– Я пойду, Павел Степанович. Скажу о нашем плане Дмитрию Ерофеичу.
– Да, да, конечно. В этом случае обойти начальника гарнизона невозможно. Но погодите-с. Я тоже с вами хотел поделиться. Минут на пять задержу, не больше-с.
Пять минут оборачиваются часом. Они обсуждают, как сделать на все амбразуры новые тросовые щиты, придуманные матросами. В них вязнут пули, при порче их не летит в стороны опасная щепа. Договариваются о мостах на инкерманскую гать, о заготовке туров на Северной стороне, об общем осмотре и очистке колодцев,
– Мне бы еще хотелось устроить блиндажи на пароходах. Бутаков – вы знаете, разумный командир, и он у нас ведет войну вылазками за рейд носится с мыслью сделать "Владимир" наименее уязвимым для ядер. Да, предохранить от навесного огня и пожаров наши пароходы существенно-с – они и батареи подвижные и возчики немаловажные. Уделите этому время.
– Пожалуйста.
– Спасибо, я пришлю к вам Бутакова.
Тотлебен уходит. Можно, пожалуй, прилечь. Но Павел Степанович вспоминает, что надо еще позаботиться в шитье пороховых картузов, выяснить запасы пароходного угля, обеспечить в тылу варку пищи для 4-го отделения оборонительной линии.