Жизнь адмирала Нахимова
Шрифт:
– Иди проспись, дура, – с досадой ворчит кто-то вслед.
А всем неловко, словно кто-то сорвал одежды с каждого и все они перед хорошим барином сидят голышом.
Старый Шевченко первым нарушает тяжелое молчание:
– Вы не серчайте, Евгений Александрия, горько матросу. Однако не вся правда в его слове. Потому что турки против русского народу, особливо против нас на Украине, баламутят испокон века. У нас и песни поють про турецкую неволю и про лыцарей-казаков, воевавших с ними. 11^щ amp;^ак_а^_д^^^__у_^1 amp;ня^^=^ш1Е..^аЕся^в2.^гуж^.. не кажи, що недюж.
– Народом земля величается, – повторяет как эхо Ширинский, устраиваясь под рострами ко сну.
Его будит жесткая частая дробь барабанов. В утренних сумерках музыканты играют зорю. Зябко дрожа, бывший лейтенант стягивает бушлат поясом с абордажным ножом и топором и всматривается в простирающийся над морем зыбкий туман. Ветер разгоняет мглу и открывает многослойные рваные облака. Находит полосою дождь, но слева ясно и можно видеть вторую колонну кораблей. "Париж" плывет впереди "Трех святителей" и "Ростислава", растянув огромные крылья парусов до клотиков высоких мачт.
В десятом часу освеженный холодной забортной водою командующий выходит на шканцы. Он в плотно облегающей шинели, при сабле и с абордажными пистолетами за поясом.
– Угадали, ваше превосходительство, ветер поворачивает к норду, докладывает Барановский.
– Отлично-с. – Павел Степанович поднимает голову к распластанному ветром вымпелу, но кажется прислушивающимся к какой-то своей мысли.
– Да, – вспоминает он, – давеча искал вас, Барановский, чтобы сняли с меня одну заботу. Старшему Ширинскому-Шихматову дайте случай отличиться. Поручите ему опеку кормового флага.
– Охотно, ваше превосходительство.
– Определялись?
– От Синопа к северо-западу в одиннадцати милях.
– Значит, время сниматься с дрейфа. Ставьте бом-брамсели, грот и фок. У марселей можно отдать рифы. Команду эту сообщите по эскадре.
Как на учении, подвигаются колонны кораблей. Сделаны все приготовления к постановке на якорь. Полетели с ростр на зыбкую воду гребные суда и устраиваются на бакштовах. Без суеты выносятся к батареям бомбические снаряды и ядра, картузы с порохом.
Некогда и он был молодым офицером, и он озабоченно проверял перед боем, как растягивают над палубами сетки и дополнительно крепят реи. Теперь эти заботы лежат на десятках и сотнях подчиненных, а у него общая забота о всех и о России. Неприметно вздохнув, Павел Степанович смотрит на хронометр. Близко к двенадцати. Очертания берега полуострова стали рельефны, словно необъятно раскинулся план, вырисованный флаг-штурманом Некрасовым. А вот и дымки, и резко сотрясается воздух.
– Батарея на мысу открыла огонь!
Павел Степанович стоит теперь с подзорной трубой. Все шире открывается неприятельский флот, разбуженный выстрелами. Павел Степанович опускает трубу, чтобы снова взглянуть на часы. Без минуты полдень.
– Время показать пушкой полдень.
Барановский,
Раскачиваясь с мачтою на вантах подле свернутого еще флага, Евгений Шихматов слышит гулкий выстрел, видит репетованке сигнала другими кораблями, и под бодрый перезвон рынд, с выступившими на глазах слезами счастья и восторга спрашивает себя: "Что же это – красивый жест? О нет, это только величие простой души, не знающей ничего, кроме долга, призывающей не лихорадиться, а расчетливо и деловито трудиться в начинающемся бою".
Каждый день ждет Осман-паша непрошеного гостя – русскую эскадру и каждый день тешится надеждой – не сегодня. Так и в это утро 18 ноября. Ему слышно, что по палубам "Ауни-Аллаха" стучит дождь. Он видел, что поднятый с зарею флаг обвис мокрой тряпкой, бухта и город укрылись в тумане, а тучи ползут бесконечной чередой. Если и рассеется к полудню, конечно, поздно вступать в сражение.
На четках Осман-паша отсчитывает дни. Противник давно исчерпал запасы свежего провианта. Велик аллах! Русские, наверно, удалились. Они принуждены уйти, чтобы не пить протухшую воду и не питаться сухарями. На четках Осман-паша отсчитывает дни. Оба его курьера давно в Стамбуле. Дивизия Капудан-паши, прикрытая корабля!
франков, может явиться даже сего
ши инглизов и дня на выручку. Повеселев, он удобно устраивается, на низкой оттоманке перед столиком со сладостями и дымящимся кофе. Сейчас полдень. Через час он съедет на берег к французскому консулу и захватит с собою Мушавер-пашу. Этот проклятый англичанин! Двадцать лет он ест султанский хлеб, а в нынешнем несчастье заботится только о восстановлении своих потрепанных пароходов. Он способен удрать, если его не держать при себе.
Вдруг каюту сотрясаю? гулкие удары. Пальба?! Русские?!
Ответ уже в дверях. В них появляется, склонив голову и приложив руки к груди, адъютант.
Наваринский ужас возникает перед глазами турецкого адмирала, но, вскочив на ноги, он кричит:
– Гибель нечестивым! Всем кораблям бить по русскому адмиралу. Иди к командиру, Ибрагим, я следую за тобой.
Осман-паша еще надеется, что тревога ложна, что, как на прошлой неделе, русские показались у входа для осмотра рейда. Но, взбежав на шканцы, турецкий адмирал видит две колонны кораблей, идущих на его эскадру.
Сотрясенный выстрелами туман разрывается и клочьями быстро уходит вверх. Он еще окутывает верхние паруса, но высокие черные борты кораблей с тремя рядами орудий четко обозначаются над водой.
Со стороны Ада-Кьой пальба батарей усиливается. "Навек-Бахри" и "Несими-Зефер" открывают огонь; зажигательные бомбы и ядра с шумом прорезают снасти русских кораблей.
Новые английские бомбические пушки "Ауни-Аллаха" уже приготовлены к сражению. Артиллерийские кадеты ждут приказаний.