Жизнь Амброза Бирса
Шрифт:
Возможно, кардинальной добродетелью он считал благодарность. Наоборот, неблагодарность была самым презираемым качеством. Выполнить услугу в надежде на благодарность как награду было позором, и, слава богу, такая награда редко появлялась. С другой стороны не проявить благодарность тому, кто помог, было непростительно низко. Он верил, что лишь несколько человек одарены способностью благодарить, но даже эти немногие только бормотали слова, выражающие неиспытанное чувство.
Поскольку он придерживался таких взглядов, можно ожидать, что дух благодарности глубоко укоренился в нём. Это не так. Я уже упоминал о благодарности, которую он испытал к Косгрейву за сочувствие, проявленное этим его другом, когда умер молодой Ли Бирс. Возможно, он говорил то, что чувствовал. Если это было так.
Он часто объяснял, что Хёрст был щедрым, но не справедливым человеком. Бирс имел в виду его денежные дела, но больше его мировоззрение. Я не могу не думать, что такая характеристика в равной мере относилась и к самому Бирсу. На самом деле, многие недостатки, которые он осуждал, можно было найти в нём самом. Я не говорю о бесчестных, преступных недостатках, а только о тех, которые обычно встречаются и у приличных людей. Укажу пару примеров. Бирс резко осуждал мелкие привязанности, притворство, позу – всё то, что было собрано в его личности. Повторю, он утверждал своё право бичевать лицемеров, разоблачать самозванцев, но сам загорался гневом, когда в нём находили малейшую слабость. Всем ныне живущим людям (но не мертвецам) он отказывал в праве карать. Из ныне живущих ему одному разрешалось обладать бичом. Когда плеть брани била по его собственной обнажённой душе, то она показывала, что обладатель не заслуживает даже презрения Сатаны – этого ребячливого создания «с характером помешанной блохи и методами скунса», по словам самого Бирса.
Он был мстительным? Да. Но его мстительность редко переходила в действие, только на бумагу. Откровенно высказываясь вслух или письменно, он показывал, что не был трусом. Он не мстил другими способами из-за своего врождённого благородства. Со всеми своими недостатками он вовсе не был подлецом. Он был, по существу, благородным человеком. Он не был способен намеренно совершить какую-то низость.
V
Несмотря на ненависть к лицемерам и испепеляющие насмешки над ними, было бы слишком сильно классифицировать Бирса как реформатора – в том оскорбительном значении, которое этот термин приобрёл сейчас.
«Все нормальные мужчины, – говорил он, – и, возможно, толика женщин заражены болезнью реформаторства. Это такой детский недуг, который следует сразу после кори, коклюша и ветряной оспы. Молодой человек видит, что мир грязен. Он не может сделать и шага, чтобы не наступить в выгребную яму. Он удивляется, что его предшественники не очистили мир – по его представлению, это очень простая, быстро выполнимая задача. Это очень стойкое заболевание, очень болезненное, а для наблюдателей, которые не заражены, очень утомительное. Тем не менее, оно проходит с началом зрелости, но продолжается всю жизнь у тех бедняг, которые так и не повзрослели. В старости главная радость для человека – чувствовать счастье, что излечился от болезни реформаторства, а также наблюдать за ужимками тех, кого раньше осуждал, веселиться от их прыжков. Грехи этого мира – главный источник удовольствия. Давайте молиться, чтобы было больше грехов».
И таково было мнение Бирса в старости. Плаксы – коммунисты и анархисты жаловались на мелочи жизни. Когда сами плаксы реформировались, эти мелочи становились их самым ярким наслаждением. Думаю, великий сатирик наконец пришёл к выводу, хотя он никогда не признал бы его, что он сам потратил много динамита на обработку гальки.
У Бирса реформаторство, кажется, не последовало за корью. Он получил иммунитет не благодаря войне. Если мы отбросим теорию Бирса о причине этого недуга, то поймём, что его сопротивляемость досталась ему от новоанглийских предков. Держа это в уме, я однажды спросил его, не думал ли он принять духовное звание. Я заметил, что он был бы хорошим священником. Он мог бы не уклоняться от вопроса, поскольку такая мысль не приходила ему в голову. Тем
«Но вот загвоздка. Чтобы быть успешным евангелистом, нужно иметь мозги, но тот, у кого есть мозги, не будет евангелистом. Во всех церквях одно и то же: безмозглый проповедует безмозглым. Каждый священник несёт на лбу печать раздвоенного копыта – невежество».
Что бы ни побуждало Бирса нападать на грешников и особенно на обманщиков – а все мужчины в какой-то степени обманщики – что бы его ни побуждало, это было не религиозное рвение и не эмоциональный юношеский запал.
Я ещё упомяну в этой книге, если не забуду, что Бирс считал всех поэтов или социалистами, или коммунистами, или и теми и другими. И он их не упрекал. Он думал, что их неприятие несправедливости, вызванное бедностью (бедностью потому, что они по своему уму недалеко ушли от моллюсков), было вплетено в их ткань, текло в их крови и двигало каждой их клеткой. И всё же он презирал этих «плакс», как он их называл.
Интересно, что в молодости Бирс из-за того, что бичевал богатых грешников, сам чуть не попал в ту категорию, в которую он позднее включил социалистов, анархистов, коммунистов и прочих, не знающих меры в своём стремлении к утопии. Но он не был коммунистом. Он рано признал преимущество капиталистического строя перед любой другой экономической системой, которую можно вообразить. Заберите у человека побуждение, основанное на эгоистичном желании преуспеть, и все достижения прекратятся. Деградация человека будет неизбежна.
«Да, они не видят нутра человеческих насекомых, – говорил Бирс о «плаксах»-коммунистах, – как их видел Свифт:
Натуралисты выяснили, что муха
Съедает мух, которые меньше её.
Те съедают мух, которые ещё меньше.
И так продолжается до бесконечности».
Я снова повторю, что Бирс не был капризным, как певичка.
Глава V
Солдат Бирс
I
Амброз Бирс одним из первых пошёл на защиту Союза в войне между штатами. Он записался в роту Си 9-го пехотного полка индианских добровольцев и дослужился до звания капитана. Позднее ему было присвоено звание майора «за героическую и похвальную службу». О его храбрости было напечатано много статей (причём сведения никогда не исходили от него). Он, кажется, был абсолютно бесстрашен, крайне безрассуден и, соответственно, был несколько раз ранен – дважды тяжело. Война закончилась, на его военной карьере не было ни пятнышка. Ни один самый едкий враг не сомневался в его военных заслугах. Здесь он был неуязвим.
Как во многих других случаях, Гражданская война сделала из Бирса человека и заложила основание его литературных достижений, повлияла на каждый поворот его жизни, но лишь частично на его сочинения.
Странно, но Мировая война пока не создала в литературе ничего достойного своему имени. Всё-таки соотношение участников Мировой войны и американской гражданской – пятьдесят к одному. Но в культуре это соотношение – тысяча к одному. Кажется, Мировая война – это единственный настолько крупный конфликт, который так скуден на литературные шедевры. Вероятно, её участники были слишком ослеплены кровью и не видели ни славу пришествия господня, ни атаку лёгкой кавалерии, ни шуточек Фуззи-Вуззи[46].
Ни одна тема не занимала Бирса больше, чем война. Тут наши интересы сходились, поскольку и для меня никакая тема не имела большего интереса. Он изучал её более сорока лет, а я потратил на её изучение более тридцати лет. Мы оба общались с учёными и художниками войны – с армейскими и морскими офицерами, военными и морскими писателями – а Бирс четыре года принимал участие в самых тяжёлых битвах, какие видел этот мир. Как издатель я прочёл сотни рукописей, рассматривающих разные аспекты разных войн, которые были опубликованы, и сотни других, которые так и не были опубликованы, а, кроме того, прочёл множество других военных сочинений. Бирс прочёл всё, что касалось основных войн, которые велись на протяжении всей истории. Чтобы вместить все эти книги, нужно построить такое же большое здание, как Пантеон[47].