Жизнь Бальзака

Робб Грэм

Отчасти именно его открытость, желание поделиться своими профессиональными приемами притягивали к нему молодых писателей. Кроме того, открытость Бальзака вызвала к жизни многочисленные дискуссии о его многословии и неуклюжести: по сравнению с современниками, которых можно сравнить с лопатами, он казался механическим копальщиком. Например, в юмористическом журнале «Шаривари» язвительно написали, что Бальзак скоро будет «переводить полное собрание своих сочинений на французский язык»⁷⁴². Относительно ясный стиль писем к Эвелине, которые Бальзак никогда не перечитывал⁷⁴³, предполагает, что в ходе многочисленных правок доля ясности действительно утрачивалась; но, может быть, дело было не только в личном вкусе.

Критики того времени большое внимание уделяли совершенству стиля. Если относиться к стилю как к чему-то незыблемому, неподражаемая манера Бальзака неизменно считалась «дурновкусием». Сам Бальзак полагал, что его «ужасная популярность» среди наборщиков служила знаком того, что

он двигался в русле классической традиции. Друзей приглашали прийти к тому же выводу. Бальзак дарил им переплетенные экземпляры гранок, и чем больше в них было исправлений, тем драгоценнее считался подарок. К октябрю 1837 г. у него скопилась «целая библиотека», которую он хранил для Эвелины.

Возможно, Бальзака удерживали на плаву два предприятия, которые, как он полагал, станут его «финансовым спасением»⁷⁴⁴. Первым была «Парижская хроника» (Chronique de Paris), еженедельный журнал, основанный в 1834 г. бизнесменом ирландского происхождения по имени Уильям Даккет. В порыве оптимизма в канун Рождества 1835 г. Бальзак купил шесть восьмых журнала за 140 франков. Сделку можно было бы считать превосходной, если бы Бальзак одновременно не брал на себя обязательство покрывать все издержки. Он пригласил к участию молодых писателей, в том числе Теофиля Готье и Шарля де Бернара, своего почитателя Безансона. Молодежь отметила «выздоровление» своего кумира от тридцатилетних женщин, написав шуточную повесть «Сорокалетняя женщина». В редакции устраивали ужины, составили проспект, который вкладывали в последние издания романов Бальзака. «Парижская хроника», говорилось в проспекте, «прославится и своей учтивостью, и строгой беспристрастностью». Личные планы Бальзака, связанные с газетой, напоминали пародию на «настоящую» газету. Они дают более-менее точное представление о ее содержании. «Парижская хроника» будет защищать все идеи, которые нравятся ему, поддерживать посредственностей, которые его не оскорбляют, и раздражать министров, которые упорно отказываются присуждать ему награды⁷⁴⁵. Но главное, «Хроника» станет той площадкой, на которой будут появляться его собственные романы. Ему надоело, что его грабят и эксплуатируют редакторы и посредники. В то же время Бальзак подал в суд на «Ревю де Пари» за то, что те продали невычитанную корректуру «Лилии долины» одному санкт-петербургскому журналу. Роман, которым так восхищалась Лора де Берни, выйдет во всей Европе не в парадном виде.

2 июня «Парижская хроника» опубликовала длинный и горький отчет Бальзака о судебном процессе, в котором он пригвоздил к позорному столбу редактора «Ревю де Пари», Франсуа Бюлоза, и всех, кто занял его сторону в споре. 3 июня суд решил дело в пользу Бальзака. Для будущих поколений он заново опубликовал свой отчет в качестве длинного предисловия к роману. Излияние ненависти стало прелюдией к истории любви.

К тому времени «Хроника», которая должна была спасти его от мошенников вроде Бюлоза, шла ко дну. Невероятно, но Бальзак объявил, что журнал будет выходить дважды в неделю. С февраля по июль 1836 г. ему удалось написать сорок одну передовицу; он призывал Францию заключить торговый союз с Россией против Великобритании (весьма благоразумная политика в свете его будущих планов). Остальные участники процесса безнадежно отставали. В марте Бальзак переживал «тридцатишестичасовые мучения с “Парижской хроникой” дважды в неделю». Он называл «Хронику» «газетой, в штате которой состоят исключительно инвалиды и которую тащу я один по той превосходной причине, что я вложил в нее часть своего капитала»⁷⁴⁶. Одно несчастье следовало за другим. 27 апреля его на семь дней посадили в тюрьму Национальной гвардии – обычное наказание для тех, кто не явился с ружьем на сбор и не выстоял ночную смену (излюбленный сюжет карикатуристов).

«Все мои замыслы унеслись прочь. Тюрьма чудовищна… Там холодно, и нет огня. Тюремщики – люди из низов; они всю ночь играют в карты и орут во все горло. Ни минуты покоя. Почти все мои товарищи по несчастью – обедневшие рабочие. Если они хотя бы два дня не выйдут на работу, их семьи будут голодать. Есть среди них и художник, и писатель; они предпочли тюремный срок выполнению своего долга национальных гвардейцев».

Изобретательный, как всегда, Бальзак ухитрился раздобыть стол, два стула и пустую камеру; но тут появился его старый друг Эжен Сю и болтал с ним два дня и две ночи – богатый, уверенный и самовлюбленный: «Через сорок восемь часов я убедился в том, что люди, лишенные тщеславия, не любят никого, кроме себя»⁷⁴⁷.

Выйдя из тюрьмы, Бальзак получил еще один удар. Уильям Даккет покинул корабль задолго до того, как газета потерпела крушение. В окончательной попытке спасти ее, Бальзак заложил столовое серебро у ростовщика, которого он называет в своих письмах «тетушкой». Затем он пригласил на ужин одного богатого молодого человека, который намекнул, что, возможно, выкупит часть акций. В счете от ресторатора значатся такие деликатесы, как филе осетра, ржанки, запеченные под сырной корочкой с сухарями, спаржа и ананасовые оладьи. Еда была съедена, речи произнесены, но единственным результатом стало обещание молодого человека «поговорить о предложении с папой»⁷⁴⁸.

В июле «Хроника» рухнула, в основном из-за отсутствия подписчиков. Когда Бальзак в июне того года перенес апоплексический удар

в парке Саше, он уже знал, что газета обречена. Именно там, в долине Луары, он задумал «Утраченные иллюзии», в которых Люсьена де Рюбампре засасывает в грязный мир журналистики. Этот мир эксплуатирует и развращает его и, высосав все соки, в следующем романе выплевывает под ноги Вотрену. Бальзак считал, что «Хронику» прикончили первые крупные ежедневные газеты, «Век» (Le Si`ecle) и «Пресса» (La Presse); их выпуск обходился гораздо дешевле, а проводимая ими политическая линия оказалась более гибкой. Бальзаку снова пришлось распрощаться с тем, что он называл своими «иллюзиями». Это было крайне некстати. Общие потери составили 46 тысяч франков. Бальзак взял на себя долги «Хроники» и гарантировал, что все акционеры получат возмещение. Поступок свидетельствует о его благородстве, однако, судя по всему, успешные газетные магнаты действовали совсем не так.

Вторым средством спасения для Бальзака должен был стать издатель Эдмон Верде, которому Бальзак хотел передать эксклюзивные права на свои романы. Позже он разочаровался в Верде и обозвал его «гнилой доской»⁷⁴⁹. Основная его цель была та же, что и с «Хроникой»: получить полное право распоряжаться собственными произведениями. Если мемуарам Верде можно верить, Бальзак использовал его в качестве противовеса на блоке, который должен был вознести его к вечной славе и богатству. Такая точка зрения имела свои преимущества. Верде явно постигла участь других издателей, имевших дело с Бальзаком. Както он специально поехал в Немур, чтобы забрать обещанную ему и давно просроченную рукопись, но Бальзак невозмутимо сообщил, что все выходные был занят: подрезал плодовые деревья в саду. Впрочем, жалобы Верде, которые он изливает на четырехстах страницах, свидетельствуют о том, что он сам навлекал на себя неудачи и унижение. По его собственному признанию, Верде «стоял на коленях» перед гением Бальзака, испытывал благоговейный ужас перед его «невообразимым высокомерием», кажущимся равнодушием перед грядущей катастрофой, его эротическими похождениями с экзотическими женщинами. Наверное, больше всего восхищала Верде, человека, который только начал подниматься по общественной лестнице, богемная привычка Бальзака появляться на публике в лохмотьях или врываться без приглашения, даже не сняв шляпы. «Интимный портрет Бальзака» (Portrait Intime) Верде похож на признание отвергнутого любовника: «Я не в силах был противиться его лести. Он мог бы отнять у меня последний грош, когда смотрел на меня своими черными, завораживающими глазами, полными магнетической силы!» Кладовую Верде регулярно опустошали авторы, которые без приглашения являлись к ужину. В своих мемуарах Верде жалуется на них. Но вряд ли он приглашал бы к себе писателей, которыми не восхищался. Верде превосходно оттенял фигуру Бальзака. По распоряжению Верде Бальзаку подавали особые ножи и кресло, не только позолоченное, как трон, но и на несколько дюймов выше остальных. После того как гости более низшего ранга увенчали Бальзака розами, он и виду не подал, что воспринимает случившееся как шутку⁷⁵⁰. Наверное, некоторым издателям следовало отнестись к происходящему как к предупреждению.

Когда «коммерческая лодка» Верде села на мель, Бальзак призывал его учиться на своих ошибках: «Теперь вы понимаете, что все, кто стремится издавать меня, должны обладать большим капиталом». Верде не послушал совета. Бальзак по-прежнему выманивал у него крупные авансы. Впрочем, он так же безрассудно подписывал векселя в пользу Верде. Позже Бальзак не только заплатил по ним, но и помогал Верде в житейских делах, в чем признавался Эвелине:

«Верде сказал, что мать женщины, с которой он живет, сгорела до смерти в Новый год (1836. – Авт.). Он пытался вытащить ее из огня и обжег руки… Он провел двадцать дней в постели, и мне пришлось вести за него дела, потому что главное дело Верде – это я. Пришлось самому искать для себя 5000 франков и 8000 – для него. Нам обоим придется страдать еще десять месяцев. Последние четыре дня истрачены на поручения и сделки. Напрасно потерянное время!»⁷⁵¹

Несмотря на то что романы Бальзака хорошо продавались, некоторые расходились в тот день, когда выходили в свет, в мае 1837 г. Верде пришлось объявить себя банкротом. Бальзак вынужден был уплатить в срок по векселям, которые он подписывал, – 13 тысяч франков, на что пошел аванс, полученный от другого издателя. Он снова поклялся больше не обманываться. Заранее угадав, что Верде обвинит его в эксплуатации, он пытался обвинить Верде в нечестности: «Я пожертвовал ради него всем, а теперь он пытается меня прикончить и отказывается действовать в наших общих интересах». «Я составил мнение о нем за три месяца… и надеялся, что он все же последует моему совету; но нет, у него тело ребенка, а голова набита капустой вместо мозгов. Вдобавок он упрям как мул. И у него роковая привычка говорить “да”, а затем делать прямо противоположное или забывать, что он обещал»⁷⁵². Обанкротившись во второй раз в 1845 г. и по-прежнему обвиняя во всем «магнетические лучи» Бальзака, Верде стал коммивояжером. Он работал до тех пор, пока не стал калекой после несчастного случая. Он потерял зрение, жену и все, чем он владел, и влачил жалкое существование, клевеща на «своего любимого автора» – «мое солнце, мою счастливую звезду, моего интеллектуального Юпитера»⁷⁵³. Еще одно крушение на пути Бальзака к славе – но крушение самоубийственное.