Жизнь без конца и начала
Шрифт:
— Он уедет. И больше никогда не вернется. А я вас никогда не оставлю. Прости его, он очень любит твою дочку.
— Она его тоже любит.
Они вдруг обнялись крепко-крепко, не зная, как облегчить страдания другого.
И Сурен уехал. И погиб во время землетрясения в Спитаке, вся семья погибла — жена, трое сыновей и родители жены.
Прощаясь с мамой перед отъездом, встал перед ней на колени, ноги целовал. Ни слова не произнес. Она погрузила пальцы в его густые волосы и тоже оцепенела. Потом он резко поднялся, обнялись исступленно, как в первый раз, только на сей раз — перед лицом неотвратимой разлуки, страшнее смертной казни.
И то и другое случилось.
И Соня родилась. И никогда ничего не слышала о своем отце.
Пока дядюшка Армик не рассказал так
Но это кино перевернуло все с ног на голову. Весь привычный мир опрокинулся. Не дядюшка Армик — дедушка Армик, родная, выходит, кровь.
И в семейный круг, какой бы конфигурации он ни был, пришлось впустить большую семью дядюшки Армика. Все они теперь родственники, и на самые почетные места за столом в бабушкином райском саду следовало посадить рядом с мамой и бабушкой дедушку Армика, который всегда ютился бочком, с краешку, и его старшего сына Сурена, моего папу.
Сурену, то есть папе, как маме и бабушке, — рюмку водки с кусочком черного хлеба по обычаю, а дедушке Армику — рог, полный красного вина, чтобы сказал тост за любовь и за жизнь, в которой все хорошее, конечно, впереди, несмотря на все хорошее, что уже случилось, и на все беды, пережитые, еще не изжитые и которые только еще могут случиться.
И чтобы выпил до дна.
Он теперь так и делает. И сидит рядом с Соней, она настояла.
Падают на стол белые лепестки с яблонь, Соня и дедушка Армик сидят вдвоем. Долго ждут. Стол накрыт по всей форме, как при бабушке — они постарались. Но никто из завсегдатаев не явился. Причем уважительная причина была только у Зинуши Залмовны — умерла через полгода после смерти бабушки. Как-то совсем раскуксилась — тулилась, тулилась к своей Майе Суровне, да вдруг отвалилась, как засохшая веточка. А Майя Суровна замуж вышла, будто только того и ждала, чтобы бабушка и Зинуша Залмовна освободили ее от своего присутствия.
Приосанилась, перестала жаловаться на постоянное недомогание, записалась в группу здоровья, состригла свои допотопные кудельки, которые ежевечерне накручивала на старомодные бигуди-палочки, и покрасилась в цвет спелого баклажана. Перестала всхлипывать «ах!». И в театр больше не ходит, стала посещать танцевальные вечера «Для тех, кому за 60», и однажды ее пригласил на медленный фокстрот галантный мужчина, вдовец, без вредных привычек, желающий создать новую семью с интеллигентной дамой среднего возраста. Так было написано в заявлении, которое он подал в клуб женихов. Но все эти подробности уже не имеют никакого значения — они заключили брачный союз и начали новую жизнь.
Однажды Соня встретила ее в магазине, где она как раз выбирала к свадьбе белую шляпку с флердоранжем, и едва узнала ее, так она переменилась. Но и она Соню не сразу узнала!
А когда все-таки вспомнила, взгляд слегка затуманился, но она твердо и решительно произнесла:
— Не хочу вспоминать прошлое. Оно душит меня. Не хочу могил, поминок, старых фотографий, никому не нужных грамот. Извини меня, милочка, — и отвернулась к своей шляпке.
Бабушка не поверила бы такой метаморфозе, но факт остался фактом. Два места за столом в райском саду опустели навсегда.
Дальше отпал Женюра, бывший жених, возведенный бабушкой в ранг крупного ученого. Она по-своему гордилась им и новенькие дипломы кандидата, а потом доктора наук тоже пускала по рукам, чтобы все удостоверились воочию в его успешности, непрерывном росте и самосовершенствовании.
Женюра кичливо озирался по сторонам, источал спесь и самодовольство, вызывая тем самым всеобщую неприязнь. Только мама и бабушка снисходительно улыбались, все же они знали его почти ребенком, заносчивым, хвастливым и назойливым. Но он был влюблен в маму и изо всех сил хотел добиться ответного чувства. Собственно, так было всегда, пока мама не умерла. Женюра рыдал, стонал и монотонно твердил, что жизнь его потеряла всякий смысл. Верил ли он в то, что мама рано или поздно согласится быть его женой или просто убедил себя, что день за днем приближается к своей заветной цели, — но он карабкался, терял силы, рискуя сорваться к подножию горы. Бедный Женюра не подозревал, что крутился всю жизнь как юла — на одном месте. И только время от времени валился на бок от усталости. В один такой период он чуть не женился. Не
Бедный, бедный Евгений, ничего из этой затеи не вышло — то ли он плохо выполнял команды, то ли дама поняла, что по ошибке приняла за Евгения ничтожного и никчемного Женюру. И он вернулся как побитый пес в лоно бабушкиного райского сада. И был принят, пожалели бедолагу, от души пожалели — мама и бабушка даже всплакнули.
А не стоило. Женюра того не стоил. Ни жалости, ни входного билета в бабушкин райский сад. Хорошо, что они обе никогда не узнали, каким оборотнем он оказался. Мамину смерть он еще как-то выстоял, а бабушкина его подорвала, надломила, расколола напополам. Одна половина все же горевала: сиротою остался Женюра на старости лет. «Один как перст», — причитал он. «Один как перст», — и тыкал Соне в лицо мясистый безымянный палец левой руки. Этот палец как символ его одиночества он теперь вменял в вину маме и бабушке. Но поскольку с мертвых взятки гладки, свалил все с больной головы на здоровую, то есть на Сонину. Если бы он знал про ее мозговую опухоль, может быть, не бесновался бы так. Кто знает. Он буквально загнал Соню в угол, настаивая, чтобы она приняла меры к его спасению, потому что он всю свою жизнь положил к ногам ее матери, а она не только замуж за него не вышла, но и умерла преждевременно.
— Ни жены у меня, ни детей, ни внуков, — перечислял Женюра, загибая палец за пальцем. — Кто о моей старости позаботится? А прах мой кто придаст земле? — Пафос достиг апогея, он весь вспотел, но остановиться уже не мог. — Государство?! — вопрошал он зловеще. — Нет уж, дудки, теперь это твоя забота.
Свои требования Женюра предъявлял по пунктам и размахивал у Сони перед носом какими-то бумажками с печатями и без.
Пункт первый. Отдать ему мамину комнату в бабушкином доме в пожизненное пользование, чтобы он мог сдавать свою квартиру и таким образом копить деньги на погребение. (Можно подумать, что он собирался поместить свой забальзамированный труп в мавзолее, отстроенном специально для этого случая, а не замуровать глиняную капсулу с пеплом в нише колумбария на одном из московских кладбищ.)
Пункт второй. Взять его на иждивение, обеспечив четырехразовым полноценным питанием в соответствии с медицинскими показаниями. (Тут Соне были предъявлены электрокардиограммы, рентген желудка, легких, шейно-грудного отдела позвоночника, левой коленки, правого локтевого сустава, анализы слюны мочи и кала и всевозможные анализы крови: протромбин, сахар, холестерин ( и ), эритроциты, лейкоциты и прочая.)
Пункт третий. Поселившись в бабушкином доме, он не желает больше видеть в райском саду никогда и ни по какому поводу ни одного члена этой масонской ложи — ни жидов, ни армян, ни полукровок, ни примкнувших к ним представителей коренной национальности.
Сонина голова раскалывалась на части, и вместе с ней лопнуло терпение. Посыпались черепки, осколки, раздался треск, звук пощечины, чей-то визг, крики, скрип дверных петель, глухие удары, звон набата, тревожный напев медных труб и призывный зов топора.
Потом Соня услышала тишину, и окунулась в нее, и боялась открыть глаза, чтобы не спугнуть миротворящую безмятежность, которая пришла неизвестно откуда, а это означало лишь, что исчезнуть может так же внезапно.
Потом к ней прорвался голос дедушки Армика: «Очнись, девочка, он больше никогда здесь не появится. Очнись».