Жизнь и мечты Ивана Моторихина
Шрифт:
– Потому что директора нет. Без директора бригада - что?
– Федоров развел руками, цокнул языком.
– Предлагаю включить.
– И Федоров указал пальцем на Моторихина.
Класс грохнул.
Иван медленно краснел, не зная, как поступить. Полина Савельевна беспомощно подымала руки, призывая к тишине.
И тут - внезапно - Клава - кулаком по столу!
– Повеселились - и хватит!
– сказала Клава.
– Федоров шут гороховый, а вы гогочете. Ты это брось, Борис!
– Клава обернулась к Федорову, а тот, изобразив на своей
– Да-да, брось!
– повторила Клава.
– А то, смотри.
Клава подошла к доске и в конце списка крупно, бегло отстучала: "Моторихин". В классе возник удивленный шумок. Клава подняла руку.
– Новенького включаем. Петь умеешь, Моторихин?
Иван, не вставая, покачал головой.
– Ну, стихи читать будешь. Доволен, Федоров?
– Да, - сдавленным голосом из-под парты ответил тот.
– А бригадиром - Галю.
Беленькая вскочила, порозовела вся:
– Нет! нет!
Но Клава ее и не слушала.
– Справишься, чего там.
Иван все порывался встать и сказать, что он не может быть в бригаде, лихорадочно придумывал повод, да так и не решился поднять руку.
Клава сказала:
– Актив закончен!
– И все загремели крышками парт.
* * *
На следующий день, на большой перемене, Галя подошла к нему и, опустив глаза, тихо сказала:
– Ваня, прочитай вот эти стихи. Современного поэта Бокова.
– И протянула Ивану журнал "Юность".
Вначале Иван хотел отбиться, да как-нибудь погрубее, но, глянув на Галю, увидел вдруг, что уши и щеки ее медленно краснеют и что она, чувствуя это, с каждой секундой все больше теряется и ругает себя, что подошла к нему... И, увидев и поняв это, он невольно поспешил к ней на выручку:
– А ты чего читать будешь?
– Я?.. Я - Некрасова. Из поэмы "Саша". Выучишь Бокова, ладно?
Иван кивнул.
* * *
Всю неделю шли репетиции. Вечерами, по хрусткому снегу, сбегались к школе, отряхали валенки лохматым веником, торопились в класс. Там, отодвинув парты, пели, плясали, читали стихи. Вечерами голоса необычно гулко звучали в школе.
Федоров бойко играл на гармони. Его, как самого веселого человека, назначили объявлять номера - вести конферанс, значит.
Круглощекий Куликов плясал на репетициях так, что стекла звенели, а один раз с его топа даже лампа перегорела.
И вот наступила суббота, день концерта.
Иван проснулся с предчувствием праздника, легко поднялся, как давно уже не подымался. Радовался всему: и горячему чаю, что пил, обжигаясь. И легкому морозцу, который влетел в комнату вместе с бабушкой. Бабушка поставила на скамью ведро с водой, и когда опустила ковшик, тусклые льдинки зазвенели о его края. И еще чему-то Иван радовался, чему - и сам толком не понимал. Предстоящей поездке? Концерту?
Напевая стихи поэта Бокова, он выбежал из дому.
В лилово-дымчатых сумерках дышалось бодро и широко. Витые столбики ползли из труб к тяжелому литому небу,
Иван вдохнул поглубже морозного воздуха и побежал, закинув за плечо сумку с книгами.
* * *
После пятого урока в классе появилась Клава.
– Агитбригада!
– закричала она.
– По коням!
Выбежали на школьный двор. У крыльца, переступая с ноги на ногу, стояла запряженная в широкие розвальни мохнатая лошаденка.
– Сударка!
– обрадовался Федоров.
– Сударушка, голубушка.
– И прыгнул в сани.
Сударка повернула к нему голову, повела лиловым мерцающим глазом, приветливо фыркнула.
Клава похлопала Сударку по крупу. Та ответила нетерпеливой дрожью и ласковым ржанием.
Агитбригада шумно размещалась в розвальнях. С хохотом тащили друг из-под друга солому. Иван сел сзади, рядом с Галей.
– Федоров, бери вожжи, - распорядилась Клава, - трогай. Пора.
– Клава, а ты?
– испугалась Галя.
– Как же без тебя? Я и не знаю ничего!..
– У меня комитет сегодня.
– Клава засмеялась.
– Да ты не бойсь! Федоров, трогай!
Федоров лихо свистнул, перехватил вожжи поудобней, зачмокал.
– Нн-о-о! Нн-о-о, Сударушка! Дорогая, золотая, па-ашла!
Повизгивали полозья, летели из-под них яркие снежные брызги. Сударка ходко несла сани вдоль главной улицы села. Что-то позванивало под дугой не колокольчики, нет, их не было - но тонкий чистый звон сопровождал бег лошади.
Федоров покрикивал, развалясь на передке саней, сдвинув на затылок мохнатую шапку. Остальные шумели, хохотали, пели - один громче другого.
Из домов выходили люди, прищурясь, провожали глазами лихие агитбригадские сани. И от этого молчаливого провожанья предчувствие радости еще сильней охватывало Ивана.
Галя сидела рядом с ним, глухо закутанная в свой пушистый платок, и тоже смеялась, как все, беспричинно и громко.
Выехали за околицу, спустились к реке. Река была вся в поперечных лиловых полосах: тени от деревьев легли на лед. Повернули вдоль берега, и вскоре перед ними открылся редкий лесок и тихая лесная дорога заструилась меж деревьев, а скрип полозьев стал глуше. Зимний лес, не терпевший громких голосов, заставил всех притихнуть. Молчали, глядя на причудливые наряды деревьев.
– Вань, - тихо спросила Галя, - ты стихи не забыл?
– Нет. А ты?
– Я боюсь, выйду выступать и забуду. Раз уж было так: вышла на сцену - ничего не помню.
– Не забудешь, - успокоил ее Иван. Ему было приятно слышать свой спокойный голос.
– Не забудешь!
Галя вздохнула и вполголоса стала повторять: "Плакала Саша, как лес вырубали..."
Иван слушал и глядел на убегающую из-под саней дорогу. Голова у него легонько и приятно кружилась.
Когда Галя кончила, он спросил: