Жизнь и мечты Ивана Моторихина
Шрифт:
Иван не открывал дома учебника. Когда Андрей Григорьич вызывал его, он рассказывал все, что слышал на уроке, незаметно для себя (но заметно для Андрея Григорьича) повторяя и жесты его, и интонацию. Андрей Григорьич то улыбнется чуть приметно, то нахмурится, но всегда даст Ивану высказаться до конца, а потом скажет:
– Ну, хорошо, Ваня. Молодец, хорошо рассказал. А какие выводы?
– Выводы...
– Да, выводы какие?
– Я не знаю.
– Не знаешь, - мягко подтверждает Андрей Григорьич, - а ведь в учебнике все по пунктикам сказано, а ты учебник и не читал. Хотел тебе пятерку поставить, да не могу.
* * *
Иван лежал на старом тулупе, на чердаке бабушкиного дома, и видел через окно осеннее
И первый снег - первые редкие снежинки - стремительно несся над землей.
Загостевался отец в городе. Негоже так. Пора и честь знать. Дяде Егору надоел, поди. Семья у того. Дети.
А может, уже в пути отец. Трясется на попутке по серой туманной дороге, что тянется меж осенними, набухшими влагой, обезлюдевшими полями, готовыми принять первый снег.
Скорей бы осень проходила! Пустое время.
И тут же встрепенулось что-то в груди, толкнулось - в знак несогласия: нет, нет! И перед глазами встала прошлогодняя фалалеевская осень, такая вот - ветреная, грязная, мокрая, в низких тяжелых тучах. И пять бородачей в защитной форме - у входа в школу...
Бородачи стоят одинаково, прочно расставив ноги в крепких ботинках. Руки у них смуглые, лица - тоже, а у одного - розовый шрам поперек шоколадного лица. А вот и Андрей Григорьич. "Ребята, - говорит, - к нам гости приехали, кубинские товарищи, хотят посмотреть школу. Ну, кто покажет?" Все, конечно, молчат. Андрей Григорьич обводит ребят внимательным веселым взглядом, чуть задерживает его на Поляковой Ларисе (Лариса - председатель, нервно так вперед подалась и даже побледнела от предстоящего), но идет глазом дальше. И вдруг - не чудо ли!
– цепляет Ивана Моторихина, который до того уж, кажется, плотно упрятался в толпу, что и не вытянешь... А Андрей Григорьич зацепил-таки и тянет из толпы, молча, но так настойчиво, что Иван даже вздохнул безнадежно. Тогда Андрей Григорьич говорит: "Выходи, Ваня". Вышел Моторихин в круг. "Ну, веди экскурсию!" Иван покраснел: "Андрей Григорьич, я ж не умею..." А тот тихо: "Чего боишься? Такие же люди, как мы, как отец твой - трактористы. Учились у нас, теперь ездят, знакомятся с жизнью. Расскажи да покажи, что где. На стадион проводи, в мастерские, в теплицу..." Тут переводчица что-то сказала своим, кивнув на Ивана. Те разом засмеялись, и зубы у всех пятерых блеснули - Иван даже сморгнул от неожиданного их блеска.
Повел потихоньку. Время от времени переводчица останавливала его тонкой розовой ручкой и, обернувшись к кубинцам, начинала быстро-быстро катать по воздуху круглые красивые слова, которые стремительно слетали с ее губ...
Иван привел гостей на стадион, а потом сверху показал им устроенный в неглубокой ложбине тир. Увидев в земляном тупичке круглые мишени на деревянных щитах, кубинцы заволновались, зарокотали по-своему, а потом стали прыгать вниз, в траншею. Тот, что со шрамом, встал на колено и сделал вид, будто целится из ружья. Андрей Григорьич крикнул: "Ребята, айда за винтовками, быстро!"
Постреляли тогда из малокалиберок! Андрей Григорьич в паре с Розовым Шрамом стрелял, по новым мишеням, из положения лежа. Из десяти три в молоко ушли у Розового. Он сначала нахмурился, а потом на руках показал, чтоб принесли бутылку. Бутылку раздробил с первого выстрела. Подкинул винтовку в воздух и захохотал.
Когда уходили со стадиона, Иван потоптался немного у плетня, глядя на колхозный сарай, что торчал сбоку припека и весь вид портил. Так и подмывало Ивана сказать гостям, что здесь, мол, в будущем, возможно, построится бассейн, но удержался. И правильно, что удержался.
В самом же конце экскурсии, на площади, произошла вот какая история. Гости принялись разглядывать полуразрушенную церковь,
Переводчица нашла глазами Ивана: "Товарищи хотят знать: здесь была война?" Иван поглядел в ее чистое свежее лицо с какой-то необыкновенной, невиданной им никогда прозрачной кожей и вздохнул про себя: "Эх, комарики... Тебе бы надо знать, была тут война или нет..." Иван заметил обращенный к нему запрещающий взгляд старшей вожатой, не понял его и отвернулся к гостям. "Война у нас была, стороной не прошла, - начал он, а колокольня не от того сгорела. Прошлым летом был тут укротитель один, знаете - собачка с цифрами, петухи-воины, медведь облезлый, козел да осел... Приехал, а звери голодные - орут на разные голоса. Этот укротитель дал нашим ребятишкам ружье и говорит: "Полезайте на купол и стреляйте галок, а я вам заплачу". Тут Иван снова поймал запрещающий взгляд вожатой, но сделал вид, что не заметил его. "Наши ребятишки залезли на купол и давай палить!.. Через час и задымилось. Видно, огонь заронили... А пожарники что - если бы амбар горел, они бы постарались, а исторический памятник - им хоть бы хны!.. После пожара укротитель говорит: "Я у вас в деревне выступать не буду, у меня артисты вышли из строя, им пожар испортил нервные рефлексы..."
Слушая рассказ Ивана, переводчица улыбалась и кивала весело, и внезапно Иван увидел в ней прятавшуюся доселе озорную девчонку и тут же подобрел ко всем ее кольцам, серьгам и прочим штучкам-дрючкам... Кубинцы же сначала удивлялись, почему так долго нет перевода, а после - глядя на переводчицу - тоже стали улыбаться, еще не зная чему, но уже предвкушая что-то интересное.
Потом кубинцы долго и обстоятельно жали Ивану руку, а он млел от гордости и совсем сомлел, когда Розовый Шрам сказал ему по-русски: "Спасибо!", снял со своего кителя значок и приколол Ивану на куртку. Значок был такой: на оранжево-красном прямоугольничке изображен сидящий мальчик. Склонив голову, он что-то пишет. "Ликвидация неграмотности", объяснила переводчица.
На следующий день в школе подходит к нему Тоня - вожатая. "Моторихин, - говорит, - ты очень хорошо вел вчера экскурсию, но зачем ты рассказал эту историю про купол и укротителя?" - "Так было же", - сказал Иван и пожал плечами. Мол, о чем разговор - не понимаю... "Мало ли что б ы л о, - загадочно сказала Тоня, - не обо всем говорить следует.
– И видя, что Иван искренне ее не понимает, добавила: - Это же роняет авторитет школы! Наши ребята лазают на купол, стреляют галок, церковь сожгли... Подумай, Ваня, и сделай выводы..." И чтоб он не очень расстраивался от критики, Тоня мягко потрепала его по макушке.
Оставшись один, Иван задумался: может, и правда авторитет уронил? Но вспомнил крепкие рукопожатия кубинцев и решил: "Загибает Тоня".
* * *
Внизу хлопнула дверь. Иван прислушался.
– Парасковия!
– пропела соседка.
– Тут я!
– откликнулась бабушка и остановила машину.
– Парасковия, матушка, нет ли рисовой крупы, полстакашка?
– Сейчас погляжу.
Заскрипели дверцы буфета.
– Парасковия, а дочка-то в гости приехала? Аль насовсем?
– Кто их знает, Клавдия. Вроде насовсем.
– А что, Парасковия, люди грят, развод у их?
– Людей-то не больно слушай!
– прикрикнула бабушка.
– Мелют всякое! Ты меня слушай!
– Ай-я-яй, вражья сила, - непонятно в чей адрес высказалась соседка.
– Ну, я пошла, спасибо тебе. Из сельпа принесу - отдам.
– Ладно, чего там.
– Бабушка пошла следом за соседкой к выходу и в сердцах шуганула забежавшую в сени курицу:
– Пшла, немытая!
Ивану понравилось, как бабушка отшила соседку. Это по делу. И он так ответит, если что. Пусть не суются, куда не следует.