Жизнь и приключения Заморыша
Шрифт:
Мы зашли в шашлычную к волосатому. Петр пошептался с ним, и волосатый дал Петру старые головки сапог, жареного мяса и два больших чурека.
– Бери, - сказал он, - бери, минэ не жалко. Я хороший человек, ты хороший человек, малчук хороший человек, мы оба три хороший человек. Заработаешь - отдашь больше.
В тот же день мы выбрались из Ялты и зашагали по широкой камедистой дороге. Мы то поднимались вверх, то спускались вниз к самым морским волнам. Мы шли и шли и никак не могли миновать гору, похожую на медведя. Как одни и те же звезды
Когда я начинал отставать, Петр сажал меня на плечо и шел дальше. А иногда, нас брали в арбу татары.
В Симферополь мы добрались только на третий день.
Мне казалось очень странным, что дома здесь городские, а заборы - низенькие, глиняные или сложенные из камня, как у нас в деревне. Но чем глубже мы пробирались в город, тем таких заборов попадалось меньше, и вот, наконец, мы вышли на улицу, где совсем не было заборов, а были только хорошие дома и парусиновые навесы над окнами магазинов. Навесов было так много, что, казалось, если подует ветер, вся улица поднимется и полетит.
Мы еще прошли немного и увидели цирк. Он стоял на площади, посредине базара, и тоже был парусиновый.
У входа вертелся мужчина с размалеванным лицом, звонил в колокольчик и зазывал публику:
– Начинается представление всему свету на удивление! Акробаты, жонглеры, медведи, мартышки и такие, как я, шутишки! Покупай билет и глазей хоть сто лет! А ну, навались, за свои и чужие карманы держись, да быстрей, да скорей, пока я не захлопнул дверей!
Он хотел выкрикнуть еще что-то, но взглянул на Петра да так с открытым ртом и застыл. Петр ему подмигнул и прошел в цирк.
Конечно, и я с ним.
– Где хозяин?
– спросил Петр у билетерши.
Билетерша показала на фанерную дверь. Из-за двери слышался громкий голос: "Горим, горим!" Петр потянул за ручку. В маленькой комнатушке бегал из угла в угол совершенно лысый человек с коротко подстриженными усами.
– Значит, опять горишь, Сигизмунд?
– спросил Петр.
Лысый остановился, протер глаза и сказал:
– Кажется, у меня началась галлюцинация... Алексей, ты?!
Петр приложил к губам палец.
– Тс-с-с-с!.. Никакой я не Алексей. Я Петр, понятно? Петр Стрельцов, самарский мещанин, тридцати шести лет от роду.
Пан Сигизмунд даже присел.
– Матка боска! Так ты, значит... сбежал? Ах, Алексей, Алексей, не сошелся у тебя в жизни дебет с кредитом!.. А мальчик же этот кто?
– Вот по поводу мальчика я и пришел к тебе: помоги отправить его к родителям, одолжи на билет пятьшесть целковых.
– Пять-шесть целковых?!
– Сигизмунд уставился на Петра серыми выпуклыми глазами.
– Да ты розумешь, цо ты мовишь? Пойми: я горю! Мои люди уже два месяца не получают жалованья и работают ради святой любви
– Я помогу тебе сделать полные сборы. Это уже не пять, а верных сто пятьдесят целковых. И все - на поправку твоих дел.
– Ты?.. Это каким же образом?
– Выбрасывай афишу: "Человек - против быка!" - и все тут.
– "Человек - против быка"? То ж бардзо добже! * Но...
– Что - но?
– Но как же ты выступишь? Тебя же узнают.
– А маска зачем?
– Инкогнито?!. Матка боска, это ж чудесно! Инкогнито под черной маской - против стопудового быка! Весь город сбежится! Алексей... то есть Петр! Дай твою благородную руку! Сколько раз ты меня выручал!
Ночевали мы с Петром в этой самой комнатушке.
К нам доносились музыка, крики "алле!", хлопки в ладоши, но мы так устали в пути, что даже не вышли посмотреть представление.
И спали, пока нас утром не разбудил пан Сигизмунд, Он приколол к стене большую зеленую афишу, отступил на два шага и прищелкнул языком. На афише были изображены страшный бык и человек в маске.
– Шедевр! Город с ума сойдет!
Потом пан Сигизмунд внимательно осмотрел меня, прищурился и спросил:
– А из мальчика... ничего нельзя сделать? Турецкого барабанщика, например? А? Феска у него есть, остался пустяк маленькая тренировочка с оркестром.
– Мальчика домой надо отправить, - строго сказал Петр.
– Это само собой, а перед этим - дебютик! Ох, и номерульку выкинем!..
И я не успел опомниться, как окэзался в пустом цирке. Вверху, на площадке, музыканты дули в трубы и водили смычками, а я, один-одинешенек, стоял посредине круга и бил колотушкой в огромный барабан.
– Да у него же врожденное чувство ритма!
– кричал пан Сигизмунд откуда-то с галерки.
– Матка боска, он же родился барабанщиком! Ну и номерульку запустим мы на днях! Город с ума сойдет!
* Очень хорошо! (польск.)
Но тут я вдруг увидел Зойку. Да, самую настоящую, живую Зойку! Она стояла у входа и таращила на меня зеленые глаза.
– Зойка!..
– крикнул я и, не помня себя от радости, бросился к девочке.
– Заморышек... Так это и вправду ты?
– растерянно проговорила она.
– Ой, да каким же ветром тебя занесло сюда?..
С галерки на Зойку посыпались ругательства:
– Обезьяна рыжая!.. Ящерица зеленая!.. Опять ты влезла не в свое дело?.. Отойди сейчас же от турка!.. Матка боска, за что ты меня наказала этой шкодой-девчонкой!.. Турок, на манеж!
– Подождите, пан Сигизмунд, ругаться, - гордо сказала Зойка.
– Я, может, самого родного человечечка встретила! Никуда ваша номерулька не денется. Пойдем, Митенька, на солнышко, расскажи, откуда ты взялся.
– По щекам ее покатились слезы.
– А бабка ж моя жива? Ой, господи, если померла, так ты лучше мне и не говори!..