Жизнь и реформы

Горбачев Михаил Георгиевич

Трудно сказать определенно, был ли шанс у пришедшего к власти в стране «второго состава» партийно-государственного руководства сохранить ГДР. Коль говорил мне позднее, что с самого начала был уверен в неспособности Эгона Кренца овладеть ситуацией. Не знаю. Все мы, как говорится, задним умом крепки. Что касается меня, то, честно говоря, у меня одно время теплилась надежда, что новым руководителям удастся перевести стрелку событий в республике в русло новых отношений между двумя германскими государствами… на основе коренного изменения внутренней политики.

1 ноября 1989 года я принял в Москве Кренца по его просьбе. Мы были согласны в

том, что наивно сводить причины политического кризиса в стране только к событиям последних нескольких месяцев. В действительности многие проблемы накапливались годами. Соответственно и в политике требовались радикальные реформы, а не косметический ремонт. Разумеется, много времени было потеряно, но сейчас требовалось незамедлительно приступать к делу. На этом мы и расстались.

Однако вскоре оказалось, что уже никакое правительство или партия, действующие во имя сохранения ГДР, неприемлемы для большинства населения, которое видело решение всех своих проблем только в одном — в скорейшем объединении с ФРГ. Массовое бегство «на Запад», грозно нараставшая волна манифестаций, митингов, гражданского неповиновения и угроз в адрес властей разных рангов несли уже прямую опасность мирному разрешению кризиса. Начался, по существу, распад структур государственной власти, в первую очередь на коммунальном уровне, где особенно болезненно сказалась фальсификация прежним руководством ГДР итогов выборов в местные народные представительства 7 мая 1989 года.

Страна оказалась на грани социального взрыва, политического развала и экономического коллапса.

«10 пунктов» Коля

В этот момент от всех главных участников событий требовались особая политическая выдержка и ответственные действия. События в Германии получили сильнейший резонанс во всей Европе. Разумеется, и в Советском Союзе. На карту была поставлена судьба хельсинкского процесса.

Я не считал, что выступление канцлера Коля в конце ноября со своими «10 пунктами» является адекватным ответом на «вызов» политического момента. Появление этого документа было неожиданностью не только для нас, французов, англичан, но и для самого министра иностранных дел ФРГ Геншера. Складывалось впечатление, что интересам предвыборной борьбы подчиняются интересы исторического значения — и не только для немецкого народа.

По моему мнению, односторонние попытки форсировать процесс объединения могли только дополнительно накалить страсти в самой Германии и дестабилизировать обстановку в Европе. Ведь не далее как 11 ноября у нас с Колем состоялся телефонный разговор. Он заверял меня, что федеральное правительство хорошо понимает свою ответственность в связи с развитием событий в ГДР, будет действовать осторожно и продуманно, поддерживая тесный контакт и консультируясь с нами. Приведу отрывок из нашего разговора, чтобы было понятно, в каком политическом контексте «всплыли» эти «10 пунктов».

«ГОРБАЧЕВ. Всякие перемены — это определенного рода нестабильность. Поэтому, когда я говорю о сохранении стабильности, я имею в виду, чтобы мы делали продуманные шаги по отношению друг к другу.

В настоящее время происходит исторический поворот к другим отношениям, к другому миру. И нам не следовало бы неуклюжими действиями допустить нанесения вреда такому повороту. Я надеюсь, Гельмут, ты используешь свой авторитет, политический вес и влияние для того, чтобы и других удерживать в рамках, адекватных требованиям времени.

КОЛЬ.

Только что завершилось заседание правительства ФРГ. Если бы ты на нем присутствовал, ты бы, возможно, удивился, как совпадают наши оценки. Этот исторический час требует соответствующей реакции, исторических решений. Хотел бы заверить тебя: я особенно остро осознаю свою ответственность».

И вот спустя всего две недели Коль выступает в бундестаге с планом объединения Германии на конфедеративной основе, выдвигает ряд, по существу, ультимативных требований к внутреннему переустройству ГДР в качестве предварительных условий реализации этого плана.

Обо всем этом у нас состоялся откровенный и довольно резкий разговор с Геншером, который в начале декабря 1989 года был в Москве. Геншер чувствовал себя неловко. Ситуация была действительно пикантная. Он вынужден был защищать политическую позицию — и делал это настойчиво! — о которой сам не был своевременно информирован и с которой, я думаю, в душе был не совсем согласен. Уж слишком очевидно в «10 пунктах» просвечивало стремление ХДС перехватить инициативу в преддверии выборов, слишком прямолинейно были сформулированы «советы» по демонтажу ГДР и присоединению этой части Германии к ФРГ.

Не особенно заботясь о дипломатическом этикете, я сказал Геншеру:

— По идее, с таким документом («10 пунктов») надо было выступить после соответствующих консультаций с партнерами. Или федеральному канцлеру все это уже не нужно? Он, видимо, уже считает, что играет его музыка, и он сам начал под нее маршировать. Не думаю, что такие шаги будут содействовать укреплению доверия и взаимопонимания, вносить вклад в наполнение жизнью достигнутых между нами договоренностей.

Вы знаете, что мы разговаривали с канцлером Колем по телефону. Коль заверял меня, что ФРГ не хочет дестабилизации обстановки в ГДР, будет действовать взвешенно. Однако действия канцлера расходятся с его заверениями. Выдвигаются ультимативные требования. Даются указания, каким путем должна идти ГДР, какие структуры создавать.

Идет общеевропейский процесс. В этих рамках и должны развиваться отношения между двумя немецкими государствами. Они, видимо, будут более тесными. Но все эти процессы должны идти нормально. Всякое искусственное их подталкивание только осложнило бы весь огромной значимости поворот, который происходит в развитии европейских государств, а это значит — в центральном пункте мировой политики.

Разговор получился напряженный и неприятный для нас обоих. Я высоко ценил Геншера как политика, его личный вклад в непростое дело налаживания отношений между нашими странами, но должен был это ему сказать, так как нам и дальше нужно было взаимодействовать. Мы решили не выносить на публику подробности беседы, поэтому заявление для печати носило «округлый», как у нас говорят, характер. Но я рассчитывал, что к сигналу из Москвы в Бонне отнесутся с должным вниманием.

Надо сказать, что коалиционному правительству Модрова с невероятным трудом удавалось удерживать республику от полного развала. Я несколько раз встречался с ним и был из первых рук информирован о проблемах его кабинета. Это был, по существу, своеобразный штаб «кризисного регулирования». Он проделал огромную работу в крайне неблагоприятных для себя условиях и сделал возможным проведение демократических выборов в парламент республики.

Но обстановка менялась уже не по неделям, а по дням. На встрече 30 января 1990 года Модров прямо сказал мне: