Жизнь и реформы
Шрифт:
14 марта 1985 года состоялась встреча с главой делегации Китая Ли Пэном, вице-премьером Государственного совета КНР. Ли Пэн окончил Московский энергетический институт, говорил по-русски. Сам факт, что именно он был направлен тогда руководством КНР во главе делегации в Москву, служил хорошим знаком. Беседу с ним я повел в доброжелательном духе, выразил убеждение в необходимости и взаимовыгодности полной нормализации наших отношений. Ли Пэн высказался в том смысле, что Китай готов шаг за шагом их нормализовать на подлинно равноправной основе, но не хочет оказаться в подчиненной Советскому Союзу роли младшего брата. Я не только согласился, но значительно усилил этот тезис, подчеркнув, что наши отношения просто не могут нормализоваться и прогрессировать иначе
Ну и что, опять-таки скажет читатель, сходные намерения не раз провозглашались в прошлом — во времена Хрущева, Брежнева, да и в последующие годы. Это, конечно, так. Но, начиная с мартовских дней 1985-го, мы стремились следовать этим принципам на деле, хотя давалось это нелегко. Пришлось преодолевать упорное противодействие всяким переменам в сложившейся системе руководства «социалистическим содружеством», почти не претерпевшей изменений со сталинских времен. Разве что формы, декорум стали приличней, а суть, методы оставались теми же, за редкими исключениями. Туго, неохотно шли на перестройку партийно-государственные учреждения, ведавшие этим направлением международной деятельности. И конечно, кадры, привыкшие к определенному стилю, не спешившие избавляться от высокомерия и чванства в официальных и просто человеческих, повседневных контактах с союзниками.
Инерция патернализма долго давала о себе знать. В самих же соцстранах глубокие корни пустили традиции иждивенчества и послушного следования за лидером, стремление чуть ли не каждый более или менее значительный шаг согласовывать со «старшим братом», дабы не вызвать недовольства в Кремле. Разумеется, мера этого «послушания» была весьма различной от страны к стране, определялась ее зависимостью от экономических связей с Советским Союзом, прочностью режима, международным положением, факторами исторического порядка и, не в последнюю очередь — личностью руководителя. «Соцсодружество» к тому времени, когда мне пришлось, образно говоря, принять бразды правления, было уже далеко не таким однообразным, как в первые послевоенные периоды, в нем были свои «еретики» и «смутьяны», как тот же Чаушеску. Но в вопросах стратегических дисциплина соблюдалась, и первое слово всегда оставалось за признанным авангардом — социалистической сверхдержавой.
Новый курс в отношении соцстран сформировался не сразу. Он складывался постепенно — как составной компонент нового политического мышления и в его общем контексте.
Так случилось, что уже через месяц я снова встретился с руководителями стран ОВД в Польше в связи с продлением Варшавского Договора на последующие 20 лет. Не обошлось без дискуссий по этому поводу, но согласие было достигнуто. Причем возымело действие мое заявление в узком кругу — давайте не будем никого насиловать, пусть каждая страна решит, что ей делать.
Для меня эта встреча была не менее важна и по другой причине: мы только что — 25 апреля — провели свой Пленум ЦК. Естественно, было желание прояснить отношение коллег к его итогам, и я почувствовал вполне позитивную реакцию на идеи, прозвучавшие из Москвы. Во всяком случае, у собеседников не возникло каких-либо недоуменных вопросов и обеспокоенности.
Что касается внешнеполитических проблем, мы дали понять союзникам, что советская дипломатия берет курс на широкое мирное наступление, притом вполне серьезно, не в пропагандистском, а в практическом плане. Нужны были согласованные усилия, чтобы переломить тенденцию нагнетания конфронтации, и на очередном совещании Политического консультативного комитета (ПКК) ОВД в Софии (октябрь 1985-го) мы «сверили часы» накануне советско-американской встречи в Женеве. Пожалуй, это был первый за многие годы случай, когда советское руководство не просто поставило союзников перед фактом и потребовало формального одобрения своим инициативам, а сочло необходимым сообща обсудить их, прежде чем «запускать» в дело. Это было по достоинству
Стремясь установить доверительный контакт с моими партнерами, я предложил за рамками совещания ПКК провести неформальную рабочую встречу. За круглым столом нас собралось семеро, а за отдельными столиками — по одному помощнику. Для советской делегации было сделано исключение — кроме моего помощника Шарапова присутствовал Медведев, которого я предполагал назначить заведующим отделом.
По общему желанию встреча началась моим выступлением. Я откровенно рассказал коллегам о наших проблемах, объяснил, почему нам в Советском Союзе необходимо обновление, что мы понимаем под ускорением социально-экономического развития.
Помню содержательное и эмоциональное выступление Ярузельского, весь тон высказываний которого свидетельствовал о приверженности переменам. Он сетовал на чрезмерную заидеологизированность, что тормозит реформы, мешает выходу из положения «осажденной крепости». Да и другие благожелательно отозвались о наших тогдашних новациях. Разговор пошел вполне свободный, говорили и о том, у кого что болит. В чем сходились все, так это в критике Совета Экономической Взаимопомощи. Ругали его за бюрократизм, за недостаточную эффективность, подчеркивали необходимость основательного обновления деятельности механизма сотрудничества. Сетовали на то, что в экономической сфере, особенно в том, что касается технического прогресса, передовых технологий, интеграции, соцстраны явно проигрывают Западу. В итоге договорились посвятить специальную встречу высших руководителей проблемам перестройки экономических отношений и сотрудничества стран СЭВ.
Софийское совещание помогло мне глубже вникнуть в дела соцсодружества, которые были одной из важнейших прерогатив и одновременно забот генсека, лучше присмотреться к своим партнерам. Но у меня еще не было ни полной картины ситуации, сложившейся на этом участке, ни тем более продуманной системы мер, которые мы могли бы предложить своим союзникам. В докладе XXVII съезду КПСС был достаточно традиционно, разве что с некоторыми «новинками» изложен общий наш подход к отношениям с ними. А сразу же после съезда была развернута с моим непосредственным участием работа по оценке ситуации и подготовке конкретных предложений. Тогда же во главе отдела ЦК вместо ушедшего на пенсию Русакова был поставлен Медведев, а его первым заместителем вместо О.Б.Рахманина, известного своими консервативными взглядами, стал Шахназаров.
Исходных материалов, в том числе статистических данных, всевозможных записок, представленных Совмином, нашим представительством в СЭВе, посольствами, МИДом, научными институтами и т. д., было, как говорится, сверх головы. Нелегко было разобраться в этом ворохе и свести к сумме вполне деловых предложений. После основательной работы родилась моя записка в Политбюро ЦК «О некоторых вопросах сотрудничества с соцстранами». Я не случайно решил избрать эту форму: она позволяла с самого начала придать нашим новым оценкам и инициативам статус официального политического курса, закрепленного решениями коллективного руководства.
Записка завершалась выводом о необходимости подлинного перелома во всей системе сотрудничества с союзниками.
Перечитывая сейчас записку, я отчетливо вижу влияние традиционных взглядов и стереотипов. Да иначе и быть не могло, поскольку мы едва вступили на путь пересмотра всего, что десятилетиями вбивалось в сознание, приобрело характер веры. На заседании Политбюро состоялся обмен мнениями по моей записке (май 1986 г.), ее поддержали не формально, не склоняясь перед авторитетом генсека, а с энтузиазмом. За редкими исключениями все в руководстве видели зияющие дыры в системе сотрудничества с соцстранами, в особенности по линии народнохозяйственной. И первым практическим шагом стала реформа внешнеэкономического механизма, начатая в августе 1986 года.