Жизнь и судьба Федора Соймонова

Томилин Анатолий Николаевич

Однажды Артемию Петровичу Волынскому донесли, что некий зажиточный астраханский торговец, на которого у губернатора давно вострился зуб, непочтительно отозвался в обществе то ли о самом Волынском, то ли о супруге его. Донос — всегда прекрасный предлог для начала преследования. Артемий Петрович пригласил купчишку к себе в дом в гости. Тот, наивно думая, что губернатор почему-то желает переменить гнев на милость, сготовил подарки и приехал. После краткой беседы он приглашен в трапезную, где сервирован обед на двоих. Но только бедолага уселся и приготовился закусить, как входят два здоровенных гайдука с шелепами и принимаются потчевать гостя оными. И не раз, не два, а в течение всего времени, пока его высокоблагородие господин губернатор изволили кушать с преотменным аппетитом.

Произведенной экзекуции показалось мало. Хозяин дома велел после «обеда» раздеть «гостя»,

привязать во дворе к перекладинам лестницы и обвешать с головы до ног кусками сырого мяса. После чего из псарни во двор выпустили свору некормленных охотничьих псов... Дальше, уже по личной инициативе, истерзанного, полуживого человека гайдуки натерли солью и выбросили за забор на снег.

Подобранный родными, торговец и не подумал жаловаться на самоуправство. Кому жаловаться? Пока до царя дойдет челобитная — губернатор не токмо его, но и всю семью со свету сживет. Вот так-то. А мы удивляемся: откуда в Узбекистане пришла в голову Адылову мысль устроить собственную тюрьму для свободных колхозников?..

Из доносов обер-фискала Нестерова царю Петру: «...некоторые из них (сенаторов — А. Т.) не токмо по данным им пунктам за другими не смотрят, но и сами вступили в сущее похищение казны вашей под чужими именами, от чего явно и отречься не могут; какой же от них может быть суд правый и оборона интересов ваших»?!

Сказывали, будто однажды, доведенный до исступления обилием дел о казнокрадстве, слушавшихся в Сенате, Петр велел генерал-прокурору Ягужинскому: «Напиши именной указ! Ежели кто и настолько украдет, что можно купить веревку, то будет на ней и повешен!»

Вы, наверное, не помните сталинского указа, по которому за сорванный в поле колосок, за катушку ниток отправляли людей в лагеря...

— Государь, — отвечал Петру Ягужинский, — неужели вы хотите остаться императором один, без служителей и подданных? Мы все воруем, с тем только отличием, что одни больше и приметнее, чем другие.

Царь будто бы рассмеялся и ничего не сказал на это. Указа не последовало.

Страшный для казнокрадов обер-фискал Алексей Нестеров, глава сыска о государственных преступлениях, происходил из крестьян. Родовитые его не любили, и он мстил им, усердно выискивая мздоимство и непорядки, наводя страх и рождая ненависть. Но ...в 1722 году казнили смертью ярославского провинциал-фискала Савву Попцова, чинившего обиды и разорение многим людям. А тот перед смертью оговорил своего начальника. Розыск и пытки в застенке быстро выявили истинное лицо этого человека. Он оказался таким же взяточником, как и те, кого сам преследовал. Дело его было передано в Вышний суд, и сенаторы, генералы, штаб- и обер-офицеры гвардии не без злорадства приговорили на своем заседании Нестерова к смертной казни, которая и была совершена в конце 1722 года. А в протоколах Сената появилась запись: «Понеже бывший обер-фискал Нестеров явился ныне во многих преступлениях, того ради его Императорское Величество указал искать в генерал-фискалы и обер-фискалы добрых людей и для того объявить всем коллегиям, ежели кто знает к оному делу достойных кого и таковых дабы писал в кандидаты и имена прислать на генеральный двор».

Умер под судом и Курбатов, бывший дворецкий Шереметева, ставший обер-инспектором московской ратуши и архангельским вице-губернатором.

Но почему же так воровали все эти умные, в большинстве своем преданные царю и отечеству люди? Почему ради личных целей они разворовывали страну, для которой радели, заботились и усердствовали?..

Сколько лет прошло с описываемой эпохи, сколько сменилось на земле общественных формаций, а мздоимство и воровство так и не стали архаизмами в нашей жизни. Судят американских сенаторов за злоупотребления служебным положением, идут громкие процессы в Японии. Вождь румынской коммунистической партии Николае Чаушеску расстрелян в 1989 году по обвинению в геноциде против румынского народа и в воровстве. В иностранных банках на его имя оказались положены миллиарды долларов. И это в то время, когда весь народ жил в ужасающей нищете, экономя во всем для выплаты внешнего государственного долга. Арестованы по обвинению в воровстве главы государств и руководители компартий в других странах Восточной Европы.

У нас по тем же причинам смещен с постов целый ряд высших руководителей партии и государства. Кто-то из них застрелился, кто-то не смог и потому просто сел в тюрьму.

Что же это за напасть такая — воровство? И есть ли в принципе способы удержать человека от соблазна своровать?.. Есть, наверное, не может не быть. А наиглавнейшие из них — наличие собственности и

воспитание человека. Но для этого надо, чтобы повышалась культура всего народа. Как же это сделать, ведь цивилизация сама собою не умножается? Более того, печальный опыт прошедших десятилетий учит нас, что она как ничто иное подвержена деградации, энтропии. Единственный способ удержать ее на достигнутом уровне, а тем более приумножить — это воспитание, усвоение и накопление нравственных критериев в народе. Это и есть то самое повышение культуры нации, о котором мы столько кричим, монопольно распространяя на ее институты остаточный принцип...

Впрочем, может быть, это и правильно, потому что воспитывать можно лишь нормального, социально полноценного человека.

Здесь возникает вопрос: как может образованность помешать воровать? Разве нет мошенников и казнокрадов с дипломами в карманах? Есть, конечно, но это уже не правило. Знания дают человеку заинтересованность в самом деле, а не только в получении личных прибылей. Образование и воспитание развивают моральные качества людей, учат их пониманию законов человеческого общежития, не скотскому обращению друг с другом, утвержденному лишь на праве силы и грубости, а разумному, человеческому отношению, уважению к окружающим. Это трудно. Попробуйте задать себе этюд: «я сегодня весь день буду предельно вежлив с окружающими, внимателен к близким и предупредителен с коллегами». Причем — везде: в переполненном транспорте, в очереди в универсаме, в приемном пункте бытового обслуживания... Вы увидите, как это непросто. Гораздо проще — наорать, ответить грубостью на грубость, самому своровать, нежели схватить за руку или хотя бы... не отвернуться, видя, как на твоих глазах обворовывают соседа.

Уважение к другому учит и собственному достоинству, открывает глаза на простую истину: как ты к людям, так и они к тебе. С уважения к ближнему начинается подлинная цивилизация. К сожалению, воспитание не вводится указами. Человек без образования, без воспитания — как работник без собственности, он не заинтересован в ее приумножении; это — батрак, люмпен, лишенный уважения как к своему, так и к чужому труду; он безнравствен и эгоистичен. Даже вытащенный, предположим, чужими, сторонними усилиями из нищеты, он способен превратиться лишь в потребителя, узкий мир которого замыкается на личном благополучии.

Совсем иной вид имеет человек воспитанный, собственность которого, цели, интересы, знания, как отдельный камень-блок, входят в фундамент единого здания цивилизованного общества. У человека, наделенного моральными устоями, — шире горизонты. Являясь самостоятельной личностью, он одновременно составная часть своего общества, своего государства, величайшая его ценность. И только в этих условиях человек способен быть хозяином, которому до всего есть дело. Причем хозяином не тем, который по праву владения готов все потребить, а тем, кто рачительно трудится для приумножения хозяйства своего. Настоящему цивилизованному хозяину не потребление принадлежащих ему благ есть высшее наслаждение, а созидание их…

Глава двенадцатая

1

На следующий день, 15 февраля 1740 года, поздравления принимал герцог Курляндский. Знатные особы, министры российские и иностранные, придворные дамы и кавалеры с раннего часа толпились в приемных покоях Зимнего дома на половине его светлости. Герцог вышел к собравшимся недовольный, невыспавшийся. Тем не менее он внимательно, как всегда, выслушивал льстивые речи, изредка взглядывая на стоявшего в отдалении обер-гоф-комиссара Соломона Липпмана, словно читал по его лицу, какую степень любезности следует отпустить тому или иному клиенту. Чем больше нищала казна, тем сильнее становилось при дворе влияние этого ростовщика, открыто торговавшего служебными должностями, расположением и милостями не только своего сюзерена, но и самой императрицы. Он знал все тайные проекты и политические планы Бирона. Более того, у него хранились секретные списки капиталовложений герцога в иностранные банки. Все, что было награблено Бироном за «долгую и нелегкую службу» при ее величестве в отведенной ему должности. И мало кто из присутствующих обошел эту сладко улыбавшуюся фигуру в атласном кафтане с засаленными обшлагами. Липпман всегда улыбался, перебирая жирными пальцами, унизанными драгоценностями, четки. Улыбался, видя, как у многих придворных переворачивалось сердце в груди, когда они узнавали семейные реликвии на руках банкира.