Жизнь и судьба Федора Соймонова
Шрифт:
Анна усмехнулась в темноте опочивальни, вспомнив, как дразнивал Тимофей Архипыч насмешками, встречая ее бегущей длинными дворцовыми переходами. Она и в девках-то была тяжела на ногу. А он подкараулит да и бормочет: «Топ-топ-топ, царь Иван Васильевич!...» Взойдя на престол, она велела разыскать юрода-пророка, да, знать, поздно хватилась. В церкви архистратига Михаила Чудова монастыря, куда ездила на обетное богомолье, показали ей справа от алтаря надпись, иссеченную на лещади и вмазанную в алтарную стену. Начальные литеры были наведены киноварью, прочие — чернилами. Вкруг лещади — дорожник, крашен мумией с шишками по углам.
Анна всегда была памятлива. Это свойство часто заменяло ей
Зажмурив глаза, она вызвала в памяти надпись на надгробной доске: «1731 году Майя к К О день при державе благочестивейшия и великия государыни нашея Iмператрицы Анны Iоанновны, самодержицы всея России, преставися раб Божий Тимофей Архипов сын, который, оставя иконописное художество, юродствовал миру, а не себе, а жил при дворе матери Ея Iмператорскаго Величества Государыни Iмператрицы, благочестивейшия осударыни царицы и великия княжны Параскевы Феодоровны двадцать семь лет и погребен в день А майя»...
«Благочестивейшия», — подумала Анна о матери и еще раз усмехнулась.
Она родилась за три года до кончины отца, царя Ивана Алексеевича. Облика родительского не помнила. Знала с чужих слов, что был он и телом слаб, и умом некрепок. Все более молился. Государыня-царевна Софья Алексеевна, согласия не спрашивая, выбрала в невесты брату ядреную и крепкую телом Прасковью Салтыкову, деву из рода обветшавшего, но многочисленного и жадного от бедности. С нею Иван и под венец пошел. Пошел бы и с другой...
Иноземцы доносили дворам своим, что царь Иван уже и в двадцать-то семь лет был вовсе дряхл. Плохо видел, ноги у него зябли. Француз де ла Невилль, посланный в Россию с секретной миссией под видом польского посла, в 1689 году писал: «Царь Иван, несмотря на то, что он совершенно парализован, проводит всю свою жизнь в посещении святынь. Между тем для него было бы гораздо выгоднее не показываться так часто в народе, но, напротив, совершенно скрыться в своем дворце, ибо он страшно безобразен и возбуждает только жалость, несмотря на то, что ему только 28 лет, так что на него трудно смотреть». Болезнь никого не красит. Портреты царя Ивана, сохранившиеся от более раннего времени, являют нам, наоборот, мягкий образ красивого молодого человека с очевидным добрым нравом.
Через пять лет после свадьбы родилась у царской четы первая дочь. Только успели окрестить Марией — преставилась. То же случилось со следующей, с Федосьей... А потом Иван и вовсе обессилел. Стали отниматься ноги, веки не подымались. Напрасно билась перед иконами молодая царица, зряшно ходила пешком на богомолья, делала богатые вклады в монастыри... При живом муже жила вдовицею... А ведь она была здорова, ох здорова. Не в пример теремным затворницам, быстро освоилась во дворце, почувствовала себя хозяйкой. Звонкая голосом, на руку скорая, она вихрем носилась по тихим палатам, задевая встречных боками тугого, налитого, как осенний капустный кочан, тела. А ночами сначала все плакала, молилась перед колеблющимися огоньками лампад у строгих ликов, просила здоровья венценосному мужу, сил мужеских...
Как-то при возвращении из церкви закружилась у нее голова в сенях Измайловского дворца. Пошатнулась Прасковья и упала бы, не окажись подле ближнего стольника Васьки Юшкова. Тот шагнул, подхватил... А она пуще обмерла, почуяв под грудями сильные мужские руки. Не помнила, как и до покоев добрела. С той поры
Год спустя родилась у Прасковьи дочь Катерина и осталась жить. Потом родилась она — Анна, и еще одна сестрица — Прасковья. И тоже выжили. Росли девы крепкие, коренастые, темноволосые, ничем породу царя Ивана не напоминая. Да тот скоро и помер. Осталась царица Прасковья подлинною вдовою, во всем зависящей от своего нескладного деверя — царя Петра. А тот щедростью не отличался.
Не от этой ли зависимости портился у Прасковьи характер. Стала попивать. Порою необходимость унижаться, угодничать не токмо перед мужниным братом, а и перед теми, кто стоял рядом с ним, перед худородными, а более всего перед девкой-ливонкой, приворожившей сердце Петрово, доводила до исступления. Тогда срывала бешеный гнев свой на домашних, на дураках убогих, на дочерях...
Суеверная и жестокая, необразованная и глупая, но одновременно хитрая природною хитростью, пронырливым умом бабьим, она стала распутна и набожна. Прямо из опочивальни, где делила ложе с полюбовниками, из жарких греховных объятий спешила в церковь. С молебна ехала в ассамблею, приноравливаясь к вкусам деверя. А после шумства буянила, врывалась в дома, в темницы, била солдат и приказных, жгла бороды огнем... Петр любил свою взбалмошную золовку и прощал ей то, за что с другого бы взыскал непременно и строго.
Однажды мамки показали маленькой Анне материна ближнего стольника Василья Юшкова — громадного, волосом черного, широколицего сына боярского... Был он статен, диковат с виду и чем-то неотразимо прекрасен и притягателен. А мамки горячо шептали в ухо: «То яму, яму отдал батюшка-царь супружески права, яму — ироду...». А «ирод» громко смеялся, гремел саблей да поглядывал дерзкими черными глазами вокруг, проходя девичьей...
Чем старше становилась Анна, тем яснее проявлялся в ней несдержанный салтыковский характер, помноженный на неведомо чью темную дикость.
«Ах, Салтыковы-Салтыковы, — вздыхала она, поправляя подушку под головою, — конечно, род древен...» Родоначальником их считался некто Михайло Прушанин — «муж честен из прусс», как писано в древнем родословии. Сын его Терентий был боярином у князя Александра Ярославича и отличился в Невской битве. Потом кто-то из потомков получил прозвище «салтык» или «солтык», что означало «склад» или «лад», а от него уж и пошла фамилия...
Взойдя на трон, Анна приблизила Салтыковых, но ценят ли они милости-то ее? Ведь вот сколько раз просила дядю Семена Салтыкова прислать ей из Москвы старинные книги по гистории да про прежних-то государей в «лицех», али там «парсуны ироев», грыдоровальны листы о свадьбах и каких не то иных порядках. Она любила глядеть рисованное. В малоподвижном мозгу ее при сем начинали возникать неясные картины, и становилось тревожно и сладко, как при гаданиях. Да только Семен-от все забывает, а книги и картины подносят ей обязательные иностранцы да ученые люди вроде вице-адмирала Соймонова. Только скучны те их книги, да и она не ребенок, чтобы все учиться — государыня чай, самодержица всероссийская. Сама кого надобно научит...