Жизнь и судьба Федора Соймонова
Шрифт:
3
В эти утренние часы Анна часто предавалась воспоминаниям. Жалела себя за детство, проведенное в обветшавших теремах села Измайлова, за скуку до одури вдали от двора, в небрежении... Одно и веселье было что монахи да юроды, карлы, бабы-говоруньи, убогие. На Руси их испокон веку не перечесть...
Впрочем, в духе времени и вкусов молодого царя «ивановных» без учения не оставляли. Царица-матушка озабочивалась, как бы не дошло до государя, что ее дочери — дуры теремные. Для того и учителей наняла. Один — Дидрих Остерман, брат нынешнего кабинет-министра и вице-канцлера — великого оракула во всех делах государственных. Другой учитель — «танцовальной мастер» Рамбурх. В результате обоюдных усилий царевны научились кое-как
До воцарения Анны сестры близки не были. Анна с Катериной младшую Прасковью не терпели за то, что у той был амур счастливый: Преображенского полка гвардии майор Иван Ильич Дмитриев-Мамонов, герой войны со шведами, не раз раненный... Анну же шестнадцати годов просватал дяденька, не спросив, за анемичного курляндского герцога, девятнадцатилетнего Фридриха-Вильгельма...
Анна почесалась и перевернулась на спину. Клопы проклятые одолевали к концу зимы во дворце. Надо бы велеть прошпарить кипятком-от кровать али окна раскрыть да выморозить, извести... Подумалось, что на сие время могла бы съехать, в покои Ягана перебраться. На мгновение шевельнулась радость под сердцем, но скоро замерла. И опять она стала вспоминать свою шумную свадьбу, бывшую уже много лет назад. Государь дяденька Петр Алексеич учинил тогда небывалое: назначил в честь бракосочетания племянницы потешную свадьбу карликов...
Я не думаю, что в голову ей могли прийти мысли о символичности сей потехи. Да и Петр вряд ли думал о том. Просто дурачества ради велел оженить своего карлу Ефима Волкова на карлице царицы Прасковьи Федоровны Настасье Маненькой. Со всех окрестных земель собрали в столицу семьдесят два карлика и карлицы, обрядили во французские кафтаны и робы и 13 ноября назначили потеху.
Кто учил, кто дручил несчастных, ныне неизвестно. Но в одиннадцать часов торжественная процессия, возглавляемая разодетым в пух и прах крошечным маршалом с большой тростью, украшенной пучком цветных лент, в полном порядке прошла по мосту и вступила в ворота Петропавловской крепости. Анна как сейчас видела и смешных маленьких жениха с невестою рука об руку, и царя со свитою. Среди придворных была и она с молодым мужем.
Эх, кабы знала, что ее саму впереди ждало... а то все она смеялась, глядя, как чинно, по двое в ряд, шли карлики, построенные по росту. В таком порядке и в церковь зашли. Во время венчания царь сам держал венец над головою невесты, и дивно было видеть две столь несоразмерные фигуры рядом... Потом все сели в лодки и водою отправились на Васильевской остров в дом князя Меншикова. Там в главной зале были накрыты столы: посредине низенькие — для карликов, отдельный для жениха с невестой. Сзади у стен — для царя и гостей. Карлики разносили вино, яства, пили сами много. Гремела музыка. Разгоряченные вином, уродцы принялись играть на потеху гостям. Они прыгали, кувыркались, задирали платья у своих дам, обнажая срамные места. Заползали под юбки сидящих у стен гостей... Как она смеялась тогда. Не знала, что нареченный супруг ее, курляндский владетель, окажется столь непрочен...
Через три месяца, едва молодые свою волю в Курляндии обрести вздумали, заболел оспою герцог Фридрих-Вильгельм, заболел и помер. Осталась она одна средь чужих людей в чужих землях. Тяжела оказалась царская рука со свадебным венцом. После герцога померла тяжелыми родами подаренная ей маленькая карлица с нерожденным младенцем. Вследствие сего запретил государь браки промеж этим народцем. А Анна так надеялась, что народится дите менее малого...
Потянулись за смертью мужа годы холодного бездетного вдовства в бедной и слабой стране, которую никто не принимал всерьез и вместе с тем на которую все соседи глядели с жадностью. Маленькая Курляндия была как заноза для Польши, и России, и для Пруссии. А для нее, Анны, то была настоящая ссылка, митавская ссылка. Девятнадцать лет грустной обездоленной жизни герцогини без герцогства, русской вдовы в иноземном провинциальном окружении.
Курляндский сейм бесконечно спорил — выделять ли ей вдовью часть из обширных герцогских земель. А что в том толку, ежели все угодья были либо в аренде, либо в залоге у Рижского ли епископа, у курфюрста ль Бранденбургского, а то и просто у кого из своих местных баронов. А ведь она рождена была царевной, воспитывалась в окружении рабов и холопов, желала власти, роскоши, завидовала ливонской полонянке, возведенной на отеческий
Анна усмехнулась, вспомнив, как донесли ей, что Петр Михайлович нанимает по весне отроков собирать из застрех яйца воробьиные и пьет их сырыми. А также, что в иное время велит ежежды готовить из афродитовых птичек жарню... Бабки-приживалицы пугали: уж не для чародейства ли то чинится?.. Оказалось все проще. В книге, глаголемой «Прохладный вертоград», в главе о воробье писано: «Всякаго воробья мясо недобро, но для ради кто хощет мехирю постановленье иметь, и он может его ясти. Такоже яйца воробьевы великую помочь дают к постановлению мехиря». Только и всего... Но более всего привержен оказался Бестужев к тому, чтобы попользоваться от пожитков ее вдовьих. Но она сердца на то не имела. Жалованья ему почти что не платили — поневоле заворуешь. Хуже было коротать долгие зимние ночи в темном, худо отапливаемом дворце («курлянчики» экономили на дровах и свечах) в постели с любовником, годящимся ей в отцы... Но и его, по смерти дяденьки, от нее забрали. Сколько билась, чтобы вернули, — все зря. Думала, Александр Данилович, светлейший князь, под нее копает. Засылала шпионов. Оказалось — нет...
В Митаву в ту пору время от времени наезживал любезный барон из местных фон Левенвольде. Здесь неподалеку было его имение. Так тот утешал, но редко. У него в дому, сказывали, цельна девичья была молодых черкешенок, купленных из полона. С ними забавлялся. Бывали, конечно, у нее и другие, все ж таки — герцогиня... Так продолжалось до тех пор, пока не появился при ее дворе молодой и статный, как жеребец, Эрнст Иоганн Бирен. Его никак сам Петр Михайлович Бестужев и представил для определения в камер-юнкеры. Однако о нем думы пока она от себя отгоняет. То тема особая, сладкая. О том надобно думать отдельно. А пока есть иные предметы... К примеру — самоё ее предопределенное восхождение на законный родительский престол. Когда еще было об сем предсказано... Анна вспомнила, как пожаловал однажды в Митаву заезжий доктор Бухнер, промышлявший, наряду с врачеванием, еще и астрологическим искусством. Получив из рук нищей герцогини посильный «Geschenk», почтенный эскулап составил гороскоп, согласно которому выходила ей дальняя дорога и казенный дом с переменою всей жизни да царский венец... Герр Бухнер попал в точку. Ничего так не хотелось Анне, как избавиться от опостылевшего владения и уехать из Курляндии. Хотя уже и Яган был при ней, и Петруша родился... Даже дыханье сперлось, когда заезжий иноземец в почтительных выражениях пересказал ей содержание графленого листа с непонятными словами и знаками, объявил течение небесных светил и что следовало из их сочетаний. Рябое лицо герцогини раскраснелось, глаза заблистали, а объемистая грудь, коей она наваливалась на стол, ходила мехами...
С той поры прошло немало времени. Все сложилось, как было предначертано герром Бухнером. Ту бумагу Анна и по сей день хранила в шкатулке, не расставалась с нею. Все казалось, что не до конца объяснил ей судьбу астролог. Думала показать оный документ академику Крафту. Тоже — дока... И опять же — иноземец, не свой юрод...
4
Прибавление. ПОРТРЕТ И ХАРАКТЕР ИМПЕРАТРИЦЫ
В воспоминаниях современников сохранилось несколько описаний ее портрета. Они противоречивы. Вот наиболее известный, нарисованный пристрастной рукою невесты, а потом супруги князя Ивана Долгорукова, сосланного и казненного по указу Анны Иоанновны. Пишет Наталья Борисовна Шереметева, живописуя въезд новоизбранной императрицы в Москву в 1730 году: «... престрашнаго была взору; отвратное лице имела; так была велика, что когда между кавалерами идет, всех головою выше и чрезвычайно толста...» Сын же фельдмаршала Миниха, рассказывая о коронации, смягчал краски: «... государыня станом велика и взрачна. Недостаток в красоте награжден был благородным и величественным лицерасположением; она имела карие острые глаза, нос немного продолговатый, приятныя уста и хорошие зубы. Волосы на голове были темные, лицо рябоватое и голос сильный, пронзительный...»