Жизнь и судьба Федора Соймонова
Шрифт:
Действительно «осьмерым»: Петру Великому, Екатерине Первой, Петру Второму, Анне Иоанновне, Иоанну Антоновичу (в период короткого регентства Бирона и Анны Леопольдовны), а потом Елисавете Петровне, Петру Третьему и Екатерине Второй... Фантастика! Поистине нужны были недюжинные способности, ум, талант, тонкое понимание людей и умение внушать им доверие и расположение к себе, быть приятной
Павел Федорович Карабанов, известный собиратель и знаток русской истории, оставивший нам любопытные сочинения, в том числе и «Русские исторические анекдоты, преимущественно с XVIII в.», писал, что легкомыслие и ветреность Марьи Андреевны немало раздражали увлеченного ею царя. Дело дошло до того, что однажды в Екатерингофе на очередной ассамблее, где юная графиня напропалую флиртовала с молодыми офицерами, приревновавший ее самодержец не выдержал. Не говоря худого слова, он «отвел ее на чердак и собственноручно высек».
По запискам уже другого мемуариста, на этот раз князя П. В. Долгорукова, тогда же царственный любовник объявил плачущей девушке, что «выдаст ее замуж за человека, который будет держать ее в ежовых рукавицах и не позволит иметь любовников, кроме его одного».
Вот полуанекдотическая преамбула сватовства, с которого начался наш рассказ. Вполне понятно, что гордый и спесивый вельможа граф Матвеев был совсем не в восторге и принялся категорически отказываться от предлагаемого худородного жениха. Пришлось царю раскрыть глаза неведающему отцу на поведение его дочери. Это как громом поразило Андрея Артамоновича.
— Я ее убью! — закричал он в гневе праведном.
— Полно шуметь-то, — остановил его Петр. — Есть ли в том резон. И убивать дочку не след. Я ее уже и сам наказал. А коли ты не сумел сберечь, то и благодарствуй, что сватаю я ее за человека, который строг и руку имеет твердую. Зато я ручаюсь. А что не знатен, так то моя забота поднять его. Вот ужо как развернется рука моя в милости...
Что оставалось делать Матвееву — кланяться, благодарить. Ну а Александр-то Иванович, не был ли он страдающей стороною в сем деле?.. Ни в коем случае. Конечно, он знал многое, в том числе и амурные похождения своего любвеобильного сюзерена, знал и о далеко не безупречной девичьей репутации Марьи Андреевны Матвеевой. Но он был человек не из особо щепетильных, хотя и честолюбив. Да и то сказать, кто бы из царедворцев, куда выше и знатнее простого гвардии майора, «происшедшаго из солдатства», не почел бы для себя за счастье такую-то партию? А что была она и осталась «царской подстилкой», так то лишь «придавало шарму».
Сразу же после свадьбы получил Александр Иванович чин бригадира и несколько деревень, описанных в казну после казни Кикина, и... сразу же почти поехал выполнять очередное поручение царя на Украину... Впрочем, брак их получился, по общему мнению, вполне удачным. И у царя не было больше причин для ревности, поскольку отныне, кроме мужа, он один продолжал пользоваться благосклонностью Марьи Андреевны. По преданию, от этой связи родился в 1725 году у Румянцевой ребенок, будущий фельдмаршал граф Петр Александрович Румянцев-Задунайский. Но здесь мы забегаем слишком
Не исключено, что многое из вышеприведенного и рассказал находившийся в подпитии генерал-адъютант Ягужинский Федору Ивановичу. В среде царского окружения шла непрерывная борьба за милости, за собственное влияние, и Павел Иванович вполне мог ревновать к удаче своего соперника. А его язык, особенно во хмелю, был весьма невоздержан. Часто доводилось Ягужинскому задним числом жалеть о сказанном. Но на этот раз делать этого не пришлось. Никогда, ни словом не обмолвился Соймонов о том, что услышал от царского генерал-адъютанта на борту своего флейта. И Павел Иванович не забыл этого.
9
А теперь давайте вернемся снова в каюту к столу, уже изрядно залитому из многих фляг и сулей... Выпитое вино ударило в голову Федору. Непривычный пить, он захмелел, захотелось тоже поговорить. А какова беседа промеж нас, русских, так-то легко идет во хмелю, как не о высокой политике?.. Тут мы все — министры.
— Имеются, однако, слухи... — начал Федор Иванович медленно и, как казалось ему самому, веско и значительно. — Шведы по великим потерям своим и убыткам на уступки готовы. Пора, чай, нам с Северною войною миром покончить. Сколь уж господа министры на Аландском конгрессе слов понасказывали, а все попусту. Выборг, знать, главная в том деле заноза. Кабы ее-то выдрать.
— На то и еду... — пробормотал Ягужинский, снова наполняя чарки.
Но Соймонов уже его не слышал, войдя во вкус рассуждений.
— А без Выборгу нам никак нельзя, — говорил Федор, глубокомысленно покачивая чарку, вопреки вздрагиваниям корпуса судна от ударов волн. — Без Выборгу его царское величество как может безопасен быть в своей резиденции, ежели будет Выборг за шведами? Ты им, высокоблагородие, растолкуй тамо господину Брюсу Якову Вилимовичу и господину Остерману Андрею Ивановичу...
Соймонову было приятно, что вот он, лейтенант, из дальних краев возвратившийся, а тоже не лаптем щи хлебает, министров по имени, по отечеству знает... Но на Ягужинского это впечатления не произвело.
— Об чем толкуешь! Брюс все насквозь видит, он сызмальства при государе.
Такое предпочтение одного перед другим не понравилось Федору.
— А Андрей Иванович, господин Остерман, не сызмальства?.. Да он, почитай, с семьсот третьего года для иностранных дел употреблен.
— Вот оне и не столкуются друг с другом. Господин Остерман тоже своего интересу не упустит. Ныне услыхал, что с шведской стороны граф Лилиенштет и барон Штремфельд назначены, так и себе у государя титул барона и тайного советника канцелярии выпросил... Тьфу, барон... И за что его государь в такой милости содержит да ласкает?..
Как ни затуманена была голова Соймонова, а понял он, что за тайное неудовольствие гложет царского генерал-адъютанта. «Ишь ты, — подумал он про себя, — и ему титула хотца, а ведь из органистов...» Темное чувство родовой московской неприязни к выскочке на мгновение опалило сердце. Но он тут же прогнал его.
— Чур меня, чур... — Федор перекрестился на образ Николая-угодника и, протрезвев, поднялся на ноги. — Однако пора и наверх, а то как бы на банку унтер-лейтенант судно не посадил, их тута много, банок-то гулящих...