Жизнь и труды Клаузевица
Шрифт:
Гораздо спокойнее и трезвее отнесся он к вопросу, когда в кризис 1811 г. все тот же Гнейзенау поднял вопрос об англо-немецком легионе, причем в основе вновь лежало народное восстание в северо-западной Германии. Гнейзенау остался верен своим мыслям 1808 г., но Клаузевиц был уже значительно умереннее и теперь более скептически смотрел на дело, чем его друг. Он, например, полагал, что нужно сначала постепенно создать настроение, а потом уже объявить общий призыв к оружию. Точно так же Гнейзенау сильно рассчитывал на помощь Англии в деле национального возрождения своей страны, а Клаузевиц на эту помощь извне смотрел очень ограниченно, только как на тактическое средство соблазна.
После Австрии и Англии оставалась Россия, как возможный союзник. Ее географическое положение и естественно позднее появление на театре военных действий достаточно учитывалось реформаторами. Отсюда сам собою возникал многотрудный вопрос о характере действий Пруссии до появления на сцене России. Конечно, это была оборона, но какая-то хитрая, уклончивая, затяжная. Пользуясь помощью народных ополчений, надеялись, укрепив лагеря у Шпандау и Кольберга и обороняя Силезию, оказать достаточно долгое сопротивление.
140
Об этом Pertz — Delbr"uck, II. S. 156 и 681 и след. Оригиналы в секретной части государственного архива. См. также письма к Гнейзенау 18 и 20 августа и 2 сентября 1811 г.
141
Одновременно с этими работами Клаузевиц по поручению Шарнгорста разрабатывал план малой войны в Бранденбурге.
Надежды патриотов на подъем Пруссии в 1808 г. не удались, более того: мир продолжался, и в 1809 г. Клаузевиц сгорал от нетерпения. Он мечтал поступить по примеру Грольмана [142] и страстно следил за исходом борьбы испанцев. Когда Австрия взялась за оружие, он писал Марии, что, если прусский король станет на сторону Наполеона, он немедленно оставит службу, пытался при посредстве австрийского полковника Штейгентеша, находившегося при посольстве в Кёнигсберге, перейти на австрийскую службу. Клаузевиц нервно следил за ходом австро-французской кампании и, получив известие о Ваграме, писал Марии: «Эти несколько недель сделали меня стариком». Он не забыл подумать даже об английской службе.
142
Он был в числе первых, покинувших Пруссию и перешедших на службу в Испанию, чтобы драться против Наполеона.
Это была старая тягота по большому делу, но теперь пропитанная потребностью подвига, какой-либо помощи своей бедной стране. Он готов был отдать жизнь, позволить изуродовать себя на поле сражения. Он сближал себя с Катоном Утичским, но спрашивавшим о ценности жизни не у Юпитера Аммонского, а у собственной совести, и получал в ответ, что если человек своей добродетелью не придаст смысл жизни, последняя не будет иметь цены, и факт одной продолжительности жизни не прибавит ничего к ее достоинству [143] .
143
Письмо от 23 апреля 1809 г.
Вероятно, немного спустя после Венского мира Клаузевиц набросал работу, оставшуюся неизданной и носившую название: «"Uber die k"unftigen Kriegsoperationen Preussens gegen Frankreich» [ «О будущих военных операциях Пруссии против Франции»]. Работа была после переписана Клаузевицем, и на копии имеется пометка: «Вероятно, написано в 1809, 1810 или в 1811 г.». Клаузевиц в начале набрасывает картину политической обстановки: Швеция останется в стороне от войны, Россия останется нейтральной, пока не увидит какого-либо успеха. Отсюда Пруссии сначала придется рассчитывать на самое себя. Надо будет с места же заставить Саксонию служить немецкому делу во всяком случае, а затем атаковать французов в Польше. Существенным правилом должно быть, раз не будет сил отстоять всех позиций, пожертвовать ими, лишь бы спасти армию, единственное орудие реванша [144] .
144
«Meine Idee ist, — говорит Клаузевиц, — einen Staat, den man nicht mehr verteidigen kann, opfert man ganz auf, um die Armee zu retten» [ «Моя идея состоит в том, чтобы во имя спасения армии пожертвовать государством, которое нельзя больше защищать». (нем.) Прим. ред.]
Имел ли Клаузевиц надежду на успех? Никакой, но, судя по другим неизданным документам, он полагал, что только «невероятное невежество и слабость разумения» не могут видеть полнейшего разложения Пруссии или, по меньшей мере, невыносимого ее унижения и материальной разрухи. Наполеон неумолим. Страна верно шла к банкротству, позору и нищете (Bankerott, Schande und Elend). Взявшись за оружие, она ничего не теряла, но спасала честь. Шансы на успех могли быть нулевые, но это не довод в пользу ничегонеделания, ибо при тяжелых обстоятельствах менее разумно жаловаться, ничего не делая, чем действовать хотя бы почти без надежды. Это было одно из коренных правил Клаузевица. Мы его найдем повторенным в его главном труде [145] .
145
5-е Auflage. S. 689.
Во
Трудно и теперь сказать, что дал бы этот союз России с Пруссией. Помощь царя можно было считать обеспеченной, секретная поездка Шарнгорста в Россию в октябре 1811 г. дала крупные результаты. Александр обещал немедленную помощь, гарантировал Пруссии Кёнигсберг, Виттгенштейн с тремя дивизиями получил право немедленно поддержать Йорка, не ожидая подтверждений свыше, но, с другой стороны, царь дал понять, что он будет вести войну оборонительную и за Одер не пойдет, т. е. Бранденбург должен был гибнуть. Эта неполнота обещаний в связи с колоссальными возможностями Наполеона делали политическую ситуацию Пруссии до крайности мудреной. Колебания короля, по натуре нерешительного, имели, правда, и свои глубокие основания, а относительно тех, которые советовали не портить отношений к Наполеону, можно только сказать, что они рассуждали не хуже, но и не лучше защитников сближения с Россией. Как бы то ни было, сторона французского сближения одержала верх. Две докладных записки противников Шарнгорста, одна Ансильона, другая генерала Граверта, склонили короля на сближение с Наполеоном; к тому же депеша из России подполковника Шелера (Sch"oler) уведомляла, что царь хочет восстановить королевство Польское под протекторатом России, и, наконец, Шарнгорст, посланный в Вену в декабре 1811 г., вернулся с печальным результатом, что на Австрию в данный момент рассчитывать не приходится. В феврале 1812 г. король заключил союз с Францией; Пруссия открыла Наполеону крепости и снабдила его вспомогательным корпусом силой в 20 тысяч человек.
Февраль 1812 г. В том же феврале месяце Клаузевиц, еще не зная о решении короля или считая таковое не неизбежным, закончил мемуар, состоящий из трех деклараций (Bekentnisse) [146] ; он ознакомил с мемуаром Гнейзенау и Бойена, которые одобрили и добавили кое-какие замечания. Эти три декларации изданы были в первый раз только в 1869 г. Перцем [147] ; весьма вероятная осмотрительность, по-видимому, удержала Клаузевица и его друзей от личного опубликования.
146
Ротфельс относит эти декларации к 1812 г. Rothfels. S. 151.
147
Pertz — Delbr"uck. Leben… Gneisenau. III. S. 621–676; ср.: Schwartz. I. S. 431–482.
Эти декларации, как конечное развитие идей возрождения Пруссии, стоят в тесной связи с военно-политическими мыслями и работами Клаузевица в 1808–1810 гг., но заслуживают особенного упоминания, как яркий образчик политического темперамента, военных упований и, наконец, художественно-яркого стиля. Этот крупный исторический продукт Клаузевица был его лебединой песней перед тем, как он прусский мундир променял на русский.
Первая декларация является красноречивым призывом к чувству чести, задушенному в Пруссии общими малодушием и небрежностью. Общественное мнение считало партизанов «войны во что бы то ни стало» безумцами, опасными революционерами или просто болтунами и интриганами. Защищая этих «безумцев», Клаузевиц переносит свою ярую атаку на тех, кто при текущем несчастии довольствовался воспоминанием о прошлой славе, довольствовался тем, что не все потеряно и для удержания этих остатков отдавался позорной трусости. Более развращенными автор называет людей высокого положения, куртизанов и высоких чиновников. Эти люди, лишенные характера, погрязшие в пороках и забывшие свой долг (Weichlinge, Lasterhafte und Pflichtvergessene), пассивно ждут спасения от случая или неизвестного будущего, льстят победителю и отравляют общественное мнение. Как девиз, Клаузевиц возглашает: «Я верю, и я заявляю, что народ ничего не должен чтить выше, как достоинство и свободу своего существования, что он должен отстаивать их до последней капли крови, у него нет более высокой обязанности, более повелительного закона; что позор малодушного рабства несмываем, он — яд, который, перейдет в кровь будущих поколений и парализует их силы..; что народ вообще непобедим, раз он благородно борется за свою свободу; даже поражение после кровавого и почетного боя укрепляет его возрождение и служит зерном новой жизни». В заключение первой декларации он в назидание приводит слова Фридриха II: «Конечно, я люблю мир, прелести общества и радости жизни, я так же, как человек общества, желаю быть счастливым, но я не хочу купить этих благ ценою низости и бесчестия».
Вторая декларация содержит в себе картину политической обстановки. Указав на гибельные результаты континентальной системы, автор разбирает результаты союза с Францией. Они вырисовываются печальными при всех случаях, даже один пропуск через территорию Пруссии с 400 тысячами Наполеона в случае войны с Россией истощит страну, а во всяком случае скромная уступка в начале в конце концов приведет Пруссию к полному рабству — тому пример Голландия и Италия. Отсюда вывод, что надо выступить против Франции. Конечно, это будет борьба на смерть, и, конечно, больше шансов на стороне смерти, чем счастливого исхода [148] . Дальнейшее, как в плане 1808–1810 гг.
148
Гнейзенау в заметке, прибавленной к редакции Клаузевица, заявляет, что он противоположного взгляда.