Жизнь и труды Клаузевица
Шрифт:
В стороне от этих систематиков стоит Шарнгорст, оказавший, как мы уже говорили не раз, большое влияние на Клаузевица. Хотя это влияние было, несомненно, сложным и многосторонним, но уловить его в рамки теоретического изложения довольно трудно. Правда, блестящий труд Лемана [324] дает нам возможность проследить с полной ясностью за процессом духовного роста самого Шарнгорста, и его облик нам ясен в каждую пору его жизни; но что из этого взято Клаузевицем, что ослепило его особенно в своем учителе, что он, напротив, отринул — на эти вопросы ответить трудно. По глубине мысли и философскому размаху Клаузевиц был выше своего учителя и обогнал его без особой трудности; по жизненному опыту, способности властвовать над людьми и жизнью Шарнгорст был выше своего ученика, и последний довольно нерадиво использовал пример наставника. Только разве большое историческое чутье, искусство данные прошлого всегда сближать с текущими событиями, уважение к истории как сильнейшему фактору познавания — вот что Клаузевиц мог взять у Шарнгорста и что он
324
Lehmann M. Scharnhorst. 2 Bde. Leipzig, 1886.
Часть III
Главный труд жизни Клаузевица
Установив предыдущими строками главный труд Клаузевица в рамки исторической перспективы, коснемся непосредственно его главных тем. Труд «О войне» является, собственно говоря, единственным трудом Клаузевица, результатом его дум о войне в течение всей его жизни, потому что остальные его работы имеют преходящее значение и являются не более как отдельными кирпичами, послужившими для возведения главного здания. «Я питал гордые надежды, — говорил Клаузевиц, — написать книгу, которая была бы не забыта после двух-трех лет, такую книгу, в которую не один раз заглянули бы те, кого интересует война». Мы еще скажем в конце, как блестяще оправдались надежды автора, теперь приведем лишь по этому поводу слова генерала Кардо: «Теория большой войны [325] заслуживает быть настольной книгой для всех командующих армиями, которые задумываются и считают себя призванными поразмыслить над своими роковыми функциями».
325
Под таким более полным названием разумеется тот же главный труд Клаузевица, особенно у французов.
Труд о войне состоит из восьми частей (книг), подразделяющихся каждая на разное число глав. Части эти следующие:
Часть I. Природа войны.
Часть II. Теория войны.
Часть III. Стратегия.
Часть IV. Бой.
Часть V. Вооруженные силы.
Часть VI. Оборона.
Часть VII. Атака.
Часть VIII. План войны.
Первая часть устанавливает тот исходный базис, который является особенностью творения Клаузевица и делает последнее всеобъемлющим и великим. Он устанавливает природу войны не только как «чисто военного» явления, а как общесоциального, лежащего в природе человеческих отношений и в особенностях природы самого человека. Этот широкий базис дает ему возможность сблизить войну с другими явлениями и вложить ее в общую систему человеческих деяний, страданий и радостей. Книга сразу получила необъятные горизонты, она этим-то и выделилась на первое место среди груд сырья и посредственности.
Из подобного определения войны вытекла затем, как логически естественная, формула, что стратегия является не чем иным, как продолжением той же политики, но с иными средствами… формула, разорвавшая Гордиев узел старых путаниц и сентиментальностей.
Но из той же основной базы автор вывел и другую идею также капитальной важности, идею о двойной природе стратегии, о ее полярности. Так как эта идея была им только набросана [326] , а разработать ее он не успел, то крупнейшая идея была заглушена громом решительных кампаний 1866 и 1870–1871 гг. и прочно забыта. Только на наших днях трудами исторической критики [327] , а также многострадальными событиями мировой войны 1914–1918 гг. эта идея вновь оживлена, и тем за Клаузевицем восстановлена честь ее создания.
326
В «Известии», написанном незадолго перед смертью, а также до некоторой степени в 7-й части книги.
327
Спор о природе стратегии кратко изложен Дельбрюком в его IV части «Истории военного искусства» (С. 439–444). Там же приложена и литература вопроса.
Устанавливая широкую базу для понятия войны, Клаузевиц, естественно, должен был расширить и сумму обусловливающих ее факторов. Среди них мы видим ясно подчеркнутую категорию моральных факторов и тех причин, какие ведут к их подъему или понижению. Среди двигателей, влияющих на бой, автор выделяет два: страсти, охватывающие нацию, и гений полководца. Это, конечно, далеко не полная сумма; о средствах, могущих вдохновить армию, почти не говорится, но как метод это было уже поучительной новостью. Зато анализ военного гения поражает блеском содержания и широтой своего замысла. Среди пружин морального настроения мы находим интересно проанализированными страх, физические напряжения, сведения на войне, трения — термин, введенный автором впервые и т. д.
Вторая часть касается теории войны и представляет собою ряд глубоко интересных философских эскизов. В начале ее мы находим указание на два вида деятельности на войне, которые потом автор группирует по категориям тактики и стратегии. Тот признак деления, который устанавливает Клаузевиц — основное устремление, цель — является совершенно новым,
328
Несколько приближался к такому понятию теории Липсиус, ученик Макиавелли, который в своей книге «De militia Romana» (1595) говорил: «gustum dare potuimus, praecepta non potuimus» («настроение можем дать, правила — не можем»).
В этой мудрой и осмотрительной установке понятия теории есть свои сильные и слабые стороны. Достаточно правдив Шерф, упрекающий Клаузевица за то, что он преимущественно говорит о том, чего не следует делать, и крайне скуп на положительные указания. Теория войны Клаузевица — это оппортунизм перед великими запросами войны, это указание на процесс мышления, но отказ указать пределы и цели достижений. Теория хороша для умников, свой брат — для гениев, но она — глухо заколоченная дверь для средних вождей, в этом ее слабость. И военная мысль в ее высоких исканиях еще долго будет метаться между догматической рецептурой Бюловых, Жомини, Леера и беспредметным руководительством Клаузевица — ни те, ни другие способы не дают окончательного ответа, он где-то будет посредине.
В той же второй части мы находим блестящие и по глубокомыслию, и по форме этюды о методизме, критике и об исторических примерах. Они далеко выходят за примеры узковоенной полезности и как методологические указания пригодны для всякой науки… В них мы находим ряд научных предвосхищений и пророчеств. Эти этюды всегда являлись неисчерпаемым кладезем для заимствований, далеко не всегда оговоренных [329] .
Третья часть трактует о стратегии. Нужно оговорить, что с этой части уже начинает довольно сильно чувствоваться незаконченность общего труда, которая потом примет вид эскизных набросков. Не задаваясь целью критики труда, мы ограничимся только указанием на эту сторону, чтобы предупредить внимательного читателя и пособить его более скорой ориентировке. Но, несмотря на эти технические несовершенства, неудачно рассортированный материал, обмолвки и неясности, глава представляет интересную пробу совершенно новой для своего времени концепции стратегии. Поражает попытка автора выдвинуть на первый план моральные силы; среди моральных факторов первого порядка (Hauptpotenzen) автор считает: таланты полководца, боевую доблесть армии и военный дух народа. Конечное устремление автора сводится к тому, чтобы из суммы моральных сил сделать определенный фактор войны, учитываемый с таким же тщанием и постоянством, как и другие: сила, местность, время ит. д.
329
Всю жизнь косо смотревший на Клаузевица как на косвенного научного врага Леер многое взял отсюда для своих философско-методологических построений, и Драгомиров черпал оттуда же для своих практическо-мудрых военных правил… Товар Клаузевица оказался на все вкусы и нужды.
Вторая половина части, 11–18 главы, является менее разработанной и мало связанной в своих частях. В ней автор подходил к тому, что у догматиков является главным центром теории, т. е. к принципам — сосредоточение сил во времени и пространстве, экономия сил — но, не установив к ним своего отношения (тайна, унесенная в могилу), Клаузевиц ограничивается чисто эпизодическим их упоминанием. Внимательное изучение творений военного философа легко обнаружит, что он чувствовал принципы, понимал их и даже рекомендовал [330] , но полемическое настроение, с одной стороны, и опасность не увязать теорию в одно целое, с другой, удержали его от более определенной позиции.
330
Хотя бы под формой определенной «точки зрения, с которой весь ход событий должен рассматриваться и обсуждаться и на которой затем нужно стоять».
Как особенность III части, мы в ней не найдем ни развития идеи об операционной линии, ни главы о маневре. И если современная мысль необщим хором пожалеет о первом упущении, то забвение или пренебрежение к наиболее тонкому и блестящему орудию стратегии, т. е. к маневру, является ничем не объяснимым провалом в стройной системе Клаузевицкого мышления. Такой просчет в анализе и многократных наблюдениях военного философа является чем-то в такой мере парадоксальным, что критика не может даже найтись в тех или других подходах к объяснению странного научного помрачения… Конечно, банальные выходки по этому поводу со стороны Камона, как и все банальное, мало помогают разгону идейного тумана.