Жизнь и труды Клаузевица

Снесарев Андрей Евгеньевич

Четвертая часть содержит в себе анализ боя. Часть стоит на перепутье между стратегией и тактикой и представляет собою нечто переходное, еще не устоявшееся. Как вполне естественно, Клаузевиц дух Наполеоновской эпохи постиг, прежде всего, в области тактики, почему картина «современного боя» обрисована им по Наполеону; да и глубокий порядок, в частности, значение резервов, постигнуты им к 1818 г. были уже вполне. Нужно отметить, что еще [за] шесть лет перед этим великий теоретик оставался под большим влиянием Фридриховской тактики, признавал даже еще нормальные боевые порядки… Был в значительной степени фридриховцем. В третьей и четвертой главах автор пробует установить теоретические основы боя и, прежде всего, тройную лестницу достижений: первое — потеря пространства и истощение резервов (потеря сил и территории), второе — нарушение

порядка, мужества, доверия и т. д. (моральное потрясение), что поднимает на одной стороне вопрос «может или нет быть продолжено сражение», и третье — завершение боя, когда время утилизируется (в процессе преследования), чтобы реализировать победу в виде захваченных орудий, пленных и т. д.

Согласно с этим тройным видом достижений автор оттеняет три же вида решений со стороны полководца: установление (Feststellung) боя (по месту, времени, количеству примененных сил), т. е. решение стратегической предпосылки о бое, что органически в последующем должно быть связано с его использованием; налаживание (Anlage) боя, т. е. распорядок его по направлению наносимого удара, что лучше должно подготовить использование боя — процесс мысли, лежащий на пути между стратегией и тактикой, и распределение средств (Anordnung) в бою, что помогает первому достижению — захвату местности и истощению сил у врага — и что относится уже к области чистой тактики.

Эта принципиальная установка боя в наши дни потеряла большую долю своей свежести, да и в свои дни не была особенно удачной, — в истории огромных влияний Клаузевица тактической стороне принадлежало вообще очень скромное место. Гораздо ценнее последующие главы четвертой части, особенно главы (9-11) о генеральном сражении, а также 12-я — «стратегические средства для использования победы», которые принадлежат к наиболее блестящим и ярким главам из всего труда. В них с особым подъемом отражена главная идея Клаузевица о «кровавой энергии» на войне, о напряжении вовсю, о терпении до конца, что выделяет его на особое место среди всех теоретиков, что является главным поучением в его труде и что делает его истинно великим, извиняя все его возможные слабости мышления.

Что касается до основной идеи генерального боя, то после Мировой войны ее нужно признать значительно поблекшей или, по крайней мере, поставленной на очередное испытание. Решительный момент войны в наши дни подготовляется не одним боем, как бы он ни был грандиозен, а сложной серией боев, одновременно сопровождаемых рядом других средств — политических, экономических, агитационных; и результаты для окончательного удара подготавливаются теперь не на одних только полях сражений, а всюду — в стране, населении, экономике и т. д.; наступает какой-то общий надлом, за которым, уже в форме простого парадирования войск с Ватерлооским барабанщиком во главе, следует печальный конец. Такие случаи, как сербский поход осенью 1915 г., когда длительный «генеральный бой» сыграл свою старую роль, вероятно, будут редкими исключениями.

Глава об использовании победы рисует исчерпывающую картину всех видов преследования и давно уже — как своей идейной, так и технической сторонами — стала достоянием учебников.

Пятая часть — о вооруженных силах — содержит в себе материал для многих военных дисциплин, включая, кроме тактики и стратегии, также военную администрацию и даже военную географию. Первые шесть глав поднимают организационные вопросы как мирного времени, так и на полях сражений; в последнем случае мы находим значительные отзвуки от фридриховского времени, которые для нашего времени являются даже трудно понимаемыми. Главы 7-12 заняты вопросами обеспечения войск (авангарды и сторожевая служба) и маршами. Последнюю тему автор изложил очень тщательно — в трех главах — к нашему удивлению даже при этом благоприятном случае мы не находим стратегической оценки марша: очень много техники, притом устарелого колорита, не забыта изнуряемость маршей, но у них вырвано сердце — их стратегический смысл, о котором вы не найдете ни слова.

Очень поучительна 14 глава, в которой говорится о продовольствии войск. Для нас многое в ней рисуется похожим на странички довольно избитого учебника по военной администрации, и мы более чем удивлены, находя на страницах философско-стратегического труда такие организационные мелочи, как «продовольствие по домам», «продовольствие путем реквизиции при помощи войск», «продовольствие при помощи местных властей» и т. д.; но нельзя забывать, что перед нами один из принципов военного дела, находившийся в дни Клаузевица на переломе. Консервативная мысль большинства не могла еще освоиться с этим «ненаучным, дикарским, ненадежным» способом продовольствия на местах, и нужно было авторитетное слово какого-либо крупного ума и новатора, чтобы сдвинуть массу с мертвой точки; отсюда эти, казалось бы, мелкие подробности.

Главы

«Местность и рельеф» (17) и «Превышения» (18) в наше время почти изжили свое значение, или, по крайней мере, они толкуются нами в совершенно иных тонах.

Шестая часть, трактующая об обороне, является самой большой в труде Клаузевица. Можно с достаточной надежностью утверждать, что первые девять глав (с придатком отчасти 12-й — 14-й) этой части содержат в себе зерно всего того, что большая масса военного люда главным образом знает о Клаузевице и что в подробностях обдоказывает его главное положение о защите как наиболее сильной форме войны. Этот «догмат» наиболее связан с именем военного теоретика и наиболее — всегда и теперь — вызывал споров и недоразумений. Очевидно, и сам Клаузевиц идее обороны придавал исключительное значение; в пользу этого говорит не только то, что часть, посвященная обороне, занимает целую треть всего труда «О войне», но и постоянное повторение и подчеркивание автором этой идеи в предшествующих частях и, наконец, тот подъем и убежденность, с которыми он трактует тему в шестой части.

Ни одна идея автора, как мы сказали, не вызвала столько споров. Начиная с эрцгерцога Карла и проходя длинный ряд имен, каковы Рюстов, ф[он] дер Гольц, Блюме, Вагнер, Шерф, Бернгарди, Фалькенгаузен и кончая, наконец, Людендорфом, мы встречаем попытку разбить «досадное недоразумение» своего «учителя», попытку, высказываемую с оттенком боли и недоразумения. Среди французов оказалось также немало врагов достопамятной идеи. Отсылая интересующихся к подлинникам [331] , остановимся лишь на кратком перечне недоразумений, вызванных Клаузевицким увлечением обороной. Особенную путаницу внесло добавление к общей фразе: «оборона — сильнейшая форма войны» еще слов «но с отрицательной целью» (aber mit dem negativen Zwecke). Оно создало три лагеря: одни — можно бы сказать, любители мира — просто приняли этот добавок и увидели в нем истинное разрешение проблемы о войне, которая с нравственной точки зрения должна быть только отражением вражеского произвола, защитой угрожаемого отечества; другие просто игнорировали добавок, так как сам Клаузевиц при каждом случае осуждал чистую «пассивность» обороны и настаивал, чтобы у обороны всегда имелся сильный контрудар — «молниеносный меч возмездия»; третьи, наконец, никак не могли примирить необходимость этого контрудара с проповедью обороны как сильнейшей формы.

331

Erzherzog Karl. Milit. Schriften. S. 18; Marwitz. Ein m"arkischer Edelmann im Zeitalter der Befreiungskriege, I. S. 386, примеч. I; Blume. Strategie. S. 201; Wagner. Grundlagen der Kriegstheorie. S. 425 и след.; Scherff. Milit. Klassiker. I. S. 343 и след.; Bernhardi. Vom heutigen Kriege. II. S. 2 и след.; Camon. Clausewitz и т. д. Из числа наиболее стойких и, последовательных защитников «обороны» Клаузевица можно указать на профессора Ганса Дельбрюка. Среди его многочисленных работ по этому вопросу укажем хотя бы на его полемический труд «Ludendorffs Sclbstportr"at».

Шерф, причисляя себя к этой третьей категории, подчеркивает, что трудно понять эту явную двойственность Клаузевицкой дедукции, а именно: с одной стороны, в этой самой отрицательной цели «ожидания и сохранения» содержатся все те выгоды, которые обосновывают за обороной право на «сильнейшую форму» борьбы, и, с другой стороны, оборона без положительной цели контрудара выставляется как что-то противоестественное… Этот пункт, несомненно, принадлежит к наиболее трудным при изучении Клаузевица.

В примечаниях к этой части труда Клаузевица будут приведены попутные сомнения или возражения. Теперь же ограничимся следующим: психологически достаточно понятно увлечение Клаузевица обороной. Выросший в обстановке идейного и материального оправдания обороны, как это мы говорили выше, Клаузевиц в более зрелые годы переживал постоянную необходимость думать только об обороне как единственном якоре спасения для Пруссии, и, наконец, в 1812 г. он воочию убедился в могучей силе той же самой обороны; в результате эта мысль стала для него id'ee fixe [332] , фетишем, которого нельзя уже было потом вырвать из его сознания.

332

Навязчивая идея (франц.). [Прим. ред.]