Жизнь и творения Зигмунда Фрейда
Шрифт:
Таким образом, мы видим, что в течение первых двух лет после войны Фрейд восстановил свою активную жизнь, был полон новых продуктивных идей и практических планов широкого распространения знаний, содержащихся в его трудах, в мир. Никогда больше дела не шли у него так хорошо. Его мужеству предстояло подвергнуться тягостному испытанию разочарованием в друзьях и страшному физическому страданию.
Глава 27
Разлад (1921–1926)
В отношении Фрейда к Комитету в целом было нечто такое, что превосходило его сердечность по отношению к каждому члену Комитета в отдельности, и это важно иметь в виду, обсуждая дальнейшие события. Более, чем личную дружбу, Фрейд начал высоко ценить важность своих открытий и все, что из них вытекало. Его главнейшей задачей стало сохранение и развитие этих знаний, что можно сравнить с чувствами добросовестного наследственного землевладельца к своему имению. Теперь Фрейд больше не рассчитывал жить долго, так что он был глубоко озабочен передачей основного дела своей жизни — заботы о психоанализе — тем, кого можно было назвать его наследниками. Во время поездки в Америку в 1909 году Фрейд имел обыкновение рассказывать свои сновидения попутчикам Юнгу и Ференци, а они рассказывали ему о своих
Было бы ошибкой полагать, что Фрейд ощущал какую-либо личную зависимость от кого-нибудь из членов Комитета, даже от самого близкого ему — Ференци. Его отношение к нам было скорее отцовским, нежели отношением коллеги. Он интересовался нашим благополучием и нашей семейной жизнью, особенно жизнью наших детей, но у него не было причин вдаваться в интимные стороны нашей жизни, кроме как в случае с Ференци, который сам постоянно требовал его помощи в своих личных затруднениях.
Особой заботой Фрейда было сохранение гармонии в Комитете. Долго ли сможет продолжаться такая гармония в группе, состоящей из мужчин очень различных темпераментов, представляющих пять национальностей, которые редко имели возможность собираться вместе для обмена своими взглядами и укрепления дружбы? Кроме этой дружбы нас, конечно, крепко связывала преданность совместному делу, делу развития психоаналитических знаний. Источником разногласий, наиболее вероятно, могло стать какое-либо отступление от следования этой цели, как оно и случилось.
Так гармония, которая преобладала в течение примерно десяти лет, теперь была серьезно нарушена. Возник пагубный дух разногласия, и к 1923 году Комитет, столь важный для спокойствия духа Фрейда, казался доживающим последние дни. И действительно, он прекратил функционировать в течение нескольких месяцев. Неудивительно, что такой печальный поворот событий глубоко огорчил Фрейда, в особенности потому, что это совпало с возникновением у него ракового поражения и он об этом знал. Его сила духа, философская покорность судьбе уже в который раз помогли ему вынести всю тяжесть этого удара с присущим ему мужеством. Но он не был бы самим собой, если бы не укорял тех, кого считал ответственными за происшедшее. Его гнев пал на Абрахама и в меньшей степени на меня. И только через несколько лет стал очевиден подлинный источник этих неприятных событий, а именно потеря духовной целостности со стороны Ранка и Ференци.
Первым признаком какого-то неблагополучия явилось постепенное возрастание напряженности между мной и Ранком по поводу публикаций. Виной тому были обстоятельства того времени и определенная несовместимость наших темпераментов. Я всегда очень любил Ранка и продолжал питать к нему самые дружеские чувства вплоть до момента разрыва. Мы всегда приходили с ним к абсолютному согласию, когда встречались для обсуждения работы. Однако работа на расстоянии друг от друга оказалась совсем другим делом, и это привело к трудностям, которые, возможно, были бы улажены, если бы мы жили в одном городе. В нашем совместном плане организации английской прессы в 1919 году, которая должна была поддерживать «Verlag», мы сделали фатальные финансовые просчеты. Более того, общий механизм жизни настолько разладился в Австрии после войны, что для того, чтобы что-либо в ней сделать, надо было преодолеть неописуемые трудности. Бумагу и шрифт приходилось выпрашивать во всевозможных местах, рабочие часто выражали свое недовольство условиями жизни, а средства сообщения были чрезвычайно медленными. Ранк героически сражался с бесконечными проблемами и прилагал сверхчеловеческие усилия, справляясь с трудностями чуть ли не в одиночку; ему, например, пришлось самому купить веревку для перевязки посылок с книгами и лично носить их на почту. Такое напряжение сказалось на его чувствительной натуре.
В личном плане наши отношения были осложнены одной моей наклонностью, которая часто становилась причиной моих затруднений в жизни, — довольно навязчивой потребностью действовать как я считал нужным, рискуя при этом своей нетерпимостью к любой небрежности оскорбить чувствительность сотрудничающих со мной людей. Ранк, со своей стороны, работал почти с маниакальной яростью, стремясь довести издательский процесс до конца и издавать книги любой ценой, поэтому мои периодические протесты раздражали его сверх всякой меры. Он отвечал (а может быть, начинал он?) повелительным и грозным тоном, который я находил очень странным со стороны своего старого друга. Я не мог понять, что пробудило эту грубую, диктаторскую и до этой поры незаметную черту в натуре Ранка; потребовалась пара лет, прежде чем стало очевидно, что маниакальная фаза его депрессивной циклотимии [163] постепенно усиливается.
163
Циклотимия — колебания настроения, не доходящие до маниакально-депрессивного психоза. — Прим. перев.
Я знал, что в детстве Ранк много страдал от глубоко вытесненной враждебности к своему брату, за чем обычно скрывается такое же отношение к отцу. Теперь это стало для меня ясно, и моей главной заботой стало защитить Фрейда от последствий. Я понимал, как много для Фрейда значила гармония в Комитете, и поэтому стремился скрывать от него затруднения между мной и Ранком, который, однако, имел свою точку зрения и не был столь же щепетилен. Он постоянно рассказывал Фрейду о том, каким невыносимым коллегой я оказывался, а природный скептицизм Фрейда обычно изменял ему в таких личностных ситуациях. Я продолжал уверять Фрейда, что ему не стоит беспокоиться на наш счет, что мы с Ранком наверняка сможем привести в порядок наши дела, но его мнение обо мне ухудшилось.
В течение трех лет я жил, опасаясь, как бы «враждебность к брату» у Ранка не регрессировала в более глубокую «враждебность к отцу», и безосновательно надеялся, что это не случится при жизни Фрейда. [164] К сожалению, мои опасения оправдались, так как в конце этого периода Ранк открыто выразил свою неконтролируемую враждебность к Фрейду.
Подоплекой для разногласий между Ранком и мной явилась яростная оппозиция психоанализу, с которой мне пришлось бороться в Англии. После первой мировой войны наши оппоненты в полной мере использовали антигерманское настроение англичан, и
164
* Этот антигерманский предрассудок, конечно, являлся лишь частью общей оппозиции психоанализу, а 1921–1922 годы, которые сейчас описываются, оказались особенно трудными для нас в Лондоне, где было множество «диких психоаналитиков» и все их проступки приписывались вредным качествам психоанализа в целом. Английская психоаналитическая издательская компания опубликовала следующее объявление: «Не хотите ли зарабатывать тысячу фунтов стерлингов в год, работая психоаналитиком? Мы можем показать вам, как это делается. Возьмите у нас восемь уроков по почте — четыре гинеи за весь курс обучения!» Пресса наслаждалась баснями об изнасилованных пациентах, которых затем шантажировали, и так далее. Когда одного американского учителя посадили в тюрьму, а затем выслали из страны за неприличное поведение с «пациентами», это снова явилось примером нашего вероломства, и «Таймс» отказалась опубликовать письмо, которое мы послали в эту газету с опровержением какой-либо связи с этим американцем. Газетные заголовки трубили о подобных новостях и вопили о предполагаемых опасностях психоанализа, а «Дэйли грэфик» назначила комитет, состоящий из адвокатов и врачей, для расследования нашей деятельности и публиковала ежедневные отчеты о ходе этого расследования. Архиепископ Кентерберийский назначил комитет для изучения моральных аспектов мастурбации в ответ на одну небольшую книжку на эту тему, написанную моим бывшим пациентом, клерикалом, и мне пришлось занятно проводить время, давая показания этому комитету.
Было много шумных требований, чтобы какой-либо, официальный орган, в особенности Общий медицинский совет, занялся расследованием нашей деятельности. Обращались к Королевскому медицинскому колледжу, который отказался заниматься этим; однако чуть позднее это сделала Британская ассоциации медиков, результаты ее расследования оказались для нас чрезвычайно благоприятными.
Хотя в действительности это не имело к нему непосредственного отношения, Ранк продолжал резко критиковать мою редакторскую деятельность в «Журнале». Он даже отказывался печатать ту или иную статью, которую я ему присылал, если его не удовлетворяло ее содержание. Особенно резко он возражал против того, что называл «трансатлантической чепухой», и это стало первым признаком конфликта между Веной и Нью-Йорком, под знаком которого мне пришлось провести следующие двадцать лет. Я хотел, чтобы «Журнал» был не просто дубликатом немецкого «Zeitschrift» но предоставлял также возможность публикации начинающим аналитикам в Англии и Америке, даже если их первые попытки оказывались не на уровне классических произведений. Фрейд также выражал недовольство содержанием «Журнала» в первые два года его функционирования.
Однако эти беспокойства по поводу «Журнала» оказались мелочью по сравнению с теми трудностями, которые возникли в связи с переводом работ Фрейда. В течение долгого времени он был удивительно безразличен к этому вопросу и противился, насколько мог, «потере моего времени» даже по поводу проверки и исправлений тех переводов, которые печатались в Англии. Затем, когда он вник в те честолюбивые планы, которые я строил в этой связи, его отношение переменилось. Всегда преследуемый мыслью о том, что ему недолго осталось жить, он страстно захотел увидеть некоторые из обещанных томов при своей жизни и стал все более критически относиться к любым проволочкам. Фрейд полностью принял взгляды Ранка, что я единственный виноват в этих проволочках, так же как и в задержках с выходом «Журнала».
В течение четырнадцати лет моего знакомства с Фрейдом наши личные отношения всегда были превосходными и никогда не портились каким-либо несогласием; он награждал меня самыми лестными комплиментами, как в личном плане, так и в отношении моей работы. Поэтому я был поражен и, конечно, огорчен, получив в начале 1922 года следующее письмо:
Дорогой Джонс,
Сожалею, что Вы все еще продолжаете страдать, и так как я чувствую себя довольно плохо последние две недели, то полон к Вам сочувствия.
Этот год принес разочарование, которое нелегко переносить. Я обнаружил, что Вы обладаете меньшим контролем над своими настроениями и страстями, являетесь менее последовательным, искренним и надежным, чем я имел право ожидать и к чему обязывает Вас занимаемое видное положение. И хотя Вы сами предложили образование Комитета, Вы не воздерживаетесь от того, чтобы не подвергать опасности разногласий близость его членов путем несправедливых укоров. Вы знаете, что не в моей привычке скрывать свое справедливое суждение в отношениях дружбы и я всегда готов подвергнуться риску, связанному с таким поведением.
Вы абсолютно правы в требовании, чтобы друзья обращались друг с другом столь же безжалостно, как это делает судьба, но просто представьте себе, насколько более удовлетворительным для друга является вознаграждение, или похвала, или восхищение со стороны другого человека, нежели прощение его грехов…
Надеюсь на полнейшее восстановление доверия и дружбы в 1923 году (sic).
Любящий Вас Фрейд.