Жизнь и творения Зигмунда Фрейда

Джонс Эрнест

В этом настроении сдерживаемого отчаяния Фрейд восстал даже против преданного Абрахама, которого он обвинял теперь во всех бедах. Он написал тяжелое и абсолютно недружественное письмо Абрахаму, в котором писал: «Какой бы оправданной ни могла быть Ваша реакция на Ференци и Ранка, Ваше поведение явно было недружелюбным. И именно оно сделало абсолютно ясным, что Комитет более не существует, так как нет того отношения, которое создает комитет из группы людей. По моему мнению, теперь от Вас зависит остановить любой дальнейший распад, и я надеюсь, что в этом Вам поможет Эйтингон». Фрейд в редких случаях мог быть явно несправедлив, и это один из подобных случаев. Его довольно иррациональное порицание Абрахама упорно продолжалось,

ибо такие отношения были свойственны Фрейду. Но, упоминая о предполагаемом плохом поведении Абрахама (и, возможно, также моем), он заключил: «Чуть большая или меньшая несправедливость, когда позволяешь страстям побуждать себя, не является причиной для осуждения людей, которые во всех других отношениях дороги».

Абрахам не смирился с такими обвинениями. В своем дружелюбном и мужественном письме он оспаривал эти обвинения и достаточно смело приписал такое изменение отношения Фрейда — вполне корректно — его негодованию на то, что ему сказали горькую правду.

Грипп сделал для Фрейда невозможным посетить Зальцбургский конгресс, проводимый во время пасхальных праздников в 1924 году. Ференци и Ранк наотрез отказались от участия в каком-либо обсуждении их работы, так что встреча Комитета, которая была назначена за день до начала конгресса, не состоялась. Действительно, за десять дней до этого Ранк разослал нам «письмо по кругу», в котором объявлял о роспуске Комитета, решении, с которым Ференци гневно, а Фрейд печально согласились.

Однако ни неутомимый Абрахам, ни я не соглашались оставить дела в таком состоянии. Вместе мы пытались удержать Ференци от дальнейших ошибок, и, воспользовавшись первой представившейся возможностью, Абрахам совершенно откровенно сказал Ференци, что тот пошел по тропе, которая уведет его в сторону от психоанализа. Он говорил настолько искренне и беспристрастно, что Ференци мог отвечать только улыбкой и протестами типа: «Не может быть, чтобы Вы действительно так считали». Спокойная и все более дружеская беседа продолжилась. Вскоре к нам присоединился Захс, и гармония в значительной степени была восстановлена.

Ранк, однако, оказался абсолютно неприступным и покинул конгресс на второй день его работы ради поездки в Америку. Позднее он сказал Фрейду, что спешно покинул конгресс до делового собрания, так как не мог оказаться свидетелем того, как Абрахама выбирают президентом. Опасения Фрейда относительно резкого разрыва на конгрессе оказались необоснованными. На симпозиуме, во время которого должна была упоминаться тема травмы рождения, все три берлинских аналитика, проводившие обсуждение, говорили сдержанно и объективно.

Когда наступил нужный момент, именно Ференци предложил избрать Абрахама президентом. Поздравляя в письме Абрахама с этой новой должностью, Фрейд писал: «В своем суждении о прошедших событиях я очень близок к Вашей точке зрения, или, лучше сказать, я все больше и больше приближаюсь к ней, но в вопросе о личностях я все еще не могу встать на Вашу точку зрения. Я убежден в правильности Вашего поведения, но тем не менее мне кажется, что Вам следовало бы поступать по-другому». Его любовь к Абрахаму полностью возобновилась. В своем следующем письме Фрейд назвал Абрахама своей «скалой из бронзы» и объяснил свое прежнее расположение духа.

Чтобы не рассердиться на меня, Вы должны почувствовать себя в моем состоянии. Хотя считается, что я нахожусь на пути к выздоровлению, глубоко внутри у меня пессимистическое убеждение, что мне недолго осталось жить. Оно питается теми мучениями от моего шрама, которые ни на минуту не прекращаются. Здесь сосредоточена разновидность старческой депрессии в конфликте между иррациональной любовью к жизни и более разумном чувстве покорности судьбе… Если я обманываюсь, и это окажется всего лишь проходящей фазой, я буду первым, кто укажет на это, и затем снова налягу плечом на плуг.

Его прежний энтузиазм

по поводу работы Ранка быстро уменьшался. «Я все больше и больше ухожу от травмы рождения. Я считаю, что она не произведет ожидаемого впечатления, если не критиковать ее слишком резко, и тогда Ранк, которого я очень ценю за его большие способности и огромные заслуги, получит полезный урок». В течение нескольких недель Фрейд пытался применять теорию Ранка в своей ежедневной работе посредством толкования ассоциаций, когда только это было возможно, в терминах травмы рождения, но не получил ни малейшего отклика от своих пациентов; эти толкования также не оказали на них какого-либо другого воздействия. Ференци, с другой стороны, достиг замечательных результатов, применяя этот метод, и не мог обойтись без него ни в одном случае.

Таддеус X. Амес, являвшийся в то время президентом Нью-Йоркского общества, пригласил Ранка приехать туда на шесть месяцев. Спустя три месяца тревожные сообщения о действиях Ранка начали достигать Европы. Его учение о том, что «старый» психоанализ полностью вытеснен его новыми открытиями и что анализ может быть теперь завершен в течение трех-четырех месяцев, вызвало значительное замешательство. Многие более молодые аналитики там пленились этим чудесным изобретением, однако более стойкие, особенно Брилл, были просто озадачены и, естественно, хотели знать, что Фрейд может сказать насчет всего этого. Фрейд сам сперва надеялся, что эти сообщения преувеличены, хотя полагал, что Ранк не прав, пропагандируя идеи, которые не были еще должным образом проверены. Однако несколько недель спустя прибыло в высшей степени неприятное письмо от Ранка. Фрейду трудно было поверить тому, что он читал, все это было так непохоже на прежнего Ранка, которого он знал. Он был совершенно изумлен.

Я просто больше не понимаю Ранка. Не можете ли Вы что-либо сделать, чтобы просветить меня? В течение пятнадцати лет я знал Ранка как человека, который относился ко мне с нежной привязанностью, всегда готов был оказать любую услугу, благоразумного, абсолютно заслуживающего доверия, с такой же готовностью воспринимающего новые предложения, с какой он свободно разрабатывал свои собственные идеи, который всегда принимал мою сторону в споре и, как мне кажется, без какого-либо внутреннего принуждения, заставлявшего его так поступать… Кто же настоящий Ранк, тот, которого я знал в течение пятнадцати лет, или тот, о котором говорил мне Джонс в течение нескольких последних лет?

Он послал копию этого письма Эйтингону. «Естественно, Абрахаму не следует ничего знать о содержании письма Ранка. Чувства, которые выражает Ранк в этом письме, слишком гадкие. В нем присутствует такой тон злобности и враждебности, который заставляет меня сомневаться в каком-либо хорошем исходе». Ранк явно укорял Фрейда в том, что тог плохо с ним обошелся, не приняв полностью все те новые идеи, которые были ему предложены. Ранк также объяснил, что чувство враждебности возникло у него в результате того, что Фрейд выслушивал критику Абрахама. Фрейд справедливо заметил на это, что Ранк странным образом мстит Абрахаму, подозревая, что Абрахам следовал тем самым путем, который описывается в этом письме. В письме к Ранку Фрейд довольно неосторожно предположил, что тот не написал бы свою книгу, если бы до этого подвергся анализу, из-за осознания опасности ввести свои собственные комплексы в теорию. (Однако всего лишь восемнадцатью месяцами ранее Фрейд заметил, что в течение пятнадцати лет, во время которых он знает Ранка, у него едва ли когда-либо возникала мысль о том, что тот нуждается в каком-либо анализе.) Ранк гневно ответил, что из всего того, что он узнал от аналитиков, которых обучал Фрейд, он заключил, что ему повезло в том, что он никогда не анализировался. Фрейд ответил на это: «Это выходит за любые допустимые границы, так же как и его описание Абрахама как абсолютного невежды».