Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики
Шрифт:
Но неумолимо приближался Новый 1968 год. Про студентов мы (я то ничего, у меня занятий не было, а вот Наташа была задействована в учебном процессе!) совсем уже позабыли, как вдруг часов 9 утра в дверь опять зазвонили.
Наташа вскочила с матраса и, подбежав к двери, грозно спросила: «Кого носит в такую рань?».
Я не слышал, что ей ответили, но в комнату она вбежала резво и приказала: — Матрасы — в ту комнату, сам тоже! Забыла про зачет, который назначен на 8 часов утра! Студенты приперлись!
Я «мухой» оказался с нашими матрасами и подушками в маленькой комнате, туда же полетели
— Все заполните зачетки, чтобы мне осталось только подписать! — услышал я голос Наташи, не пришедшей еще в себя после вчерашнего. Студенты, сопя, принялись заполнять: «Химия — Летунова — зачтено — 29.12.67», после чего доценту Летуновой, то есть Наташе оставалось только расписаться. Ведомость предусмотрительные студенты тоже принесли с собой. Наверное, лаборант помог, так бы не дали.
За десять минут с группой было покончено. Студенты говорили «спасибо», и по одному выходили на лестницу. Покончив с группой, Наташа, улыбаясь, вошла в маленькую комнату. Шиньон, как я и предвидел, был на боку. Наташа повалилась на матрас и покрылась нашим общежитейским («реквизированным», т. е. украденным) одеялом с головой. Мы проспали еще часика два, после чего отправились на улицу в поисках пива.
В Тольятти, городе в Жигулях, где к историческому заводу, начавшему выпуск знаменитого «Жигулевского» ходил городской автобус № 104, пива днем с огнем не отыщешь! Совдеповский парадокс, который я называю «шахтинским синдромом». Побывав как-то зимой в командировке в городе Шахты, где терриконы стоят прямо в городской черте, я замерз в номере гостиницы. И на мой вопрос — в чем дело? — администратор ответил: «Угля нет!» А уголь можно приносить прямо с улицы ведрами!
Но дело не в шахтинском синдроме, а в том, что я уже начинал спиваться и понимал это. Наташа — героиня! Я встретился с ней через четверть века после описываемых событий, и она была жива-здорова, даже продолжала работать доцентом. Правда, уже не в Тольятти. Но, как минимум, пара мужиков живших с ней после меня, померли от пьянства и такой жизни. Помер бы и я, если бы…
Если бы ни прибежал, запыхавшись, утром 31 декабря к нам в «берлогу» Гена Абросимов, и ни поставил бы меня в известность, что приехала моя жена и ждет меня у Лены.
— Я сказал, что ты в институте, и что я приведу тебя!
— А я как, что я останусь на Новый Год одна! — захныкала Наташа.
Гена сказал мне: «Иди домой, а я с ней разберусь!».
Я «по-армейски» быстренько оделся и трусцой побежал в общежитие. Лиля еле узнала меня. Кожаного пальто и шапки она не видела вообще, а, кроме того, я уже с неделю не брился и оброс симпатичной черной бородой.
— Это ты? — только и спросила изумленная Лиля.
— Бороду отпускаю! — ответил я и, будучи человеком исключительно правдивым, так и поступил.
Начиная с этого дня, я носил бороду в течение тридцати с лишним лет. Потом я сбрил ее «под ноль», как и волосы, хотя всегда
Я привел Лилю в мою комнату, и она, конечно же, сразу поняла, что комната нежилая. Все покрыто слоем пыли, но были и другие, понятные только женщинам и разведчикам признаки. Вытряхнув простыню и одеяло, я после недолгих расспросов, положил жену отдыхать, а сам пошел делать закупки к встрече Нового Года в комнате общежития.
К вечеру в моей комнате уже был поставлен большой стол, составленный из моего столика, двух тумбочек и большого листа текстолита. Его покрыли бумажной скатертью, поставили пять приборов — что-то от Лены с Геной, а что-то купили. Было шампанское, вино из Грузии, коньяк и водка. Даже «елка»
— маленькая сосна, вырубленная мной в бору, метров за двести от общежития, тоже была.
Деньги мне платили, по моему понятию, огромные — за что только, непонятно. Портят людей «халявные», не заработанные ими деньги, вот и меня за пару месяцев без работы, эти деньги чуть не сгубили. Если бы их не было, то я разгружал бы уголь или перетаскивал мясные туши, а не бросился бы в пьянство и разврат.
Но вернемся к Новому Году: пять приборов — это для меня с Лилей, Гены с Леной и ее пятнадцатилетней сестры, приехавшей из Саратова навестить родственников. Но пришлось поставить и шестой прибор — к Лене заявилась «подшофе» Наташа и попросила не бросать ее одну. Чтож, нас демонстративно познакомили Абросимовы — меня назвали Нурбеем Владимировичем, как положено — доцент с кафедры «Теоретическая механика». Наташа назвала себя, протянув руку для пожатия.
Сели за стол, налили шампанского, маленький сетевой репродуктор верещал
— то из Москвы, то из Куйбышева, то из Тольятти. Наконец, пробили куранты все-таки из Москвы, мы весело чокнулись и выпили, я стал открывать штопором бутылки с вином. Наташу вдруг «потянуло» на поэзию:
— Воткнем же штопор в упругость пробки, Пусть взгляды женщин не будут робки!
— продекламировала она, немножко гнусаво. И вдруг обратилась ко мне: «Нури», — с просьбой налить там чего-то. Лиля мигом стрельнула в нее глазами, Лена толкнула ее под столом ногой.
Я удивленно спросил: — Вы меня?
Та стала лепетать о том, что у нее в Казани был знакомый Нурбей, так его все называли Нури, и так далее…Но «слежка» за нашим поведением уже началась. Все это не скрылось от малолетней сестры Лены, которая с нескрываемым любопытством наблюдала за словами, многозначительными взглядами, толчками ногой, и другими полными тайного смысла действиями взрослых.
И вдруг из репродуктора донеслась неизвестная доселе песня — «С чего начинается Родина…» Надо сказать, что песня эта и на выдержанных людей производила сильное впечатление, а тут мы все выпившие, удаленные от любимой «малой» родины. Кто от Москвы, кто от Тбилиси, кто от Казани, кто-то от Саратова, к тому же, некоторые были уже с изрядно подпорченными нервами. И, не выдержав нервного, и мало еще какого напряжения, Наташа громко разрыдалась. Лена бросилась ее успокаивать, а Лиля, все поняв, бросилась энергично царапать мне лицо, успев порядком его изуродовать!