Жизнь как квеч. Идиш: язык и культура

Векс Майкл

Идиш — это вам не клуб по интересам, он скорее найдет отдушину для чувств, чем поделится ими с окружающими. Но не вините евреев: они — заложники неуправляемых высших сил. Мало того что жизнь клал исроэл («народа израильского») проходит в бесконечном изгнании, мало того что их окружают гои — вдобавок ко всему их денно и нощно осаждают шейдим, рухес, клипес, лейцим, мазиким и дибуким: демоны, духи, черти, бесы, домовые и неприкаянные души. Единственный смысл их жизни — в том, чтобы рушить наши надежды, портить радость. Они ненавидят человеческое счастье и успехи. От нечисти нельзя укрыться: «Аба Биньямин говорит: „Если бы было дано право глазу видеть демонов, ни одно творение не вынесло бы такого ужаса“. Абайе говорит: „Их больше, чем нас. Они окружают нас, как вал — яму“. Рав Хуна говорит: „У каждого из нас слева тысяча, и

десять тысяч — по правую руку“» (Брохойс 6а). И все эти существа ждут не дождутся, когда кто-нибудь скажет: «У вас такие красивые дети!», забыв добавить кейнеѓоре (не сглазить бы [19] ) или трижды сплюнуть в конце. Мало кто из ныне живущих идишеязычных евреев признается, что верит в чертей или сглаз, но подобные формулы и обычаи настолько прочно закрепились в языке, что без них предложение звучит как-то… не так. Даже евреи-материалисты не осмеливаются пропустить кейнеѓоре, хвастаясь детьми, пока те не слышат.

19

На самом деле это три слова, германизм и два гебраизма: кейн эйн-ѓоре, дословно — «никакого злого глаза».

Идиш, в отличие от современного английского языка, — настоящий дом с привидениями, где вовсю резвятся бесенята и бушуют темные силы. Все эти Шейдим (ед. ч. — шед) считаются евреями: они чтят Тору, выполняют все мицвы, положенные еврейской нечисти, строят свою жизнь по принципу «Не дай ближнему своему преуспеть» и существуют — с Божьего благословения и при Его активном содействии — афцилохес, назло всему миру. Они — это те же мы, только невидимые; подобно нам, шейдим склонны нападать на единоверцев.

Еврейская нечистая сила, прославленная благодаря творчеству Исаака Башевиса Зингера, известна под разными собирательными названиями: ди ейнике («те», «другие»), ди ништ гуте («нехорошие»), ди гуте лайт («хороший народец») и ди рехте лайт («народец что надо», «сами знаете кто»). Все они — хицойним, то есть «чужаки», нечисть. Их потусторонний мир зовется ситре ахре, «другая сторона». Каждый из злых духов — клипе, что в дословном переводе означает «скорлупа» (наросшая на искре Божией, чтобы заслонить ее свет и парализовать ее святую силу).

В разговорной речи клипе означает «стерва» или «надоедливый ребенок»; клипе– стерва напоминает свою потустороннюю тезку враждебностью, клипе– надоеда — неугомонностью. В первом случае мы имеем дело с типичной мегерой, помесью ведьмы на метле и Пэрис Хилтон — непрерывно вопящая вздорная баба, непонятно, как с ней кто-то может жить. Во втором случае перед нами приставучий, вечно ноющий ребенок (такой маленький, а уже квечит), которому всегда кажется, что ему уделяют недостаточно внимания. Сколько с таким ни возись, ему все мало. Считалось, что эти два типа характера не могут уживаться в одном человеке, — но тут появилась Кортни Лав.

Что касается клипе– духа, у него есть много подвидов. Их названия обычно взаимозаменяемы, если речь идет о настоящих бесах, но, когда эти слова употребляются в переносном значении, у каждого из них появляется свой смысловой оттенок. Чаще всего в идишской речи упоминаются такие черти, как мазик, лец и руэх.

Мазик, от ивритского корня, означающего «ущерб», «вред», — полтергейст или злой домовой, из тех, что приходят по ночам портить башмаки, над которыми вы трудились целый день. Еще так называют умного зловредного ребенка (Барт Симпсон, только обрезанный) или бесшабашного рубаху-парня, вроде героев Эррола Флинна или Дугласа Фербенкса. Мазик аф эпес — «спец по части чего-то». Эр из а мазик аф зинген — «он чертовски хорошо поет». Еще мазиком называют нежно любимого пройдоху, выросшего Барта Симпсона. Представьте, что вы по-дружески, восхищенно толкаете товарища в бок со словами «Ах ты сукин сын!»; на идише ваше восклицание прозвучит так: «Мазик вос ду бист!».

Лец — насмешник,

зубоскал, нахал (от того же корня, что и ивритское лац, «шут»), а также особый вид нечисти. Если мазику нравится сам процесс разрушения, то лецу — результаты: напакостив, он не убегает, а держится неподалеку, любуясь плодами своих трудов. Это озорной, хитрый бес; его не одурачишь, уговорив обернуться мошкой и забраться в бутылочку. Применительно к человеку «лец» означает «шутник», вечный остряк из задних рядов.

Есть еще руэх, бесплотный дух, способный вселиться в человека. Выражение «а руэх ин дайн татн» («да овладеет руэх твоим папой») — нечто вроде еврейского «твою мать». Духа, перелетающего из одного тела в другое, называют также дибук. Это самый известный из всех демонов: он прославился благодаря одноименной пьесе Ан-ского^{46}. Дибук — душа беса или недавно умершего человека либо животного, проникшая в тело живого человека, чтобы посеять в нем метафизический хаос или, наоборот, навести метафизический порядок.

II

Набожность и законопослушание не спасают от темных сил. От них нужно защищаться апотропеическими заклинаниями и ритуалами, только они руэха на скаку остановят. Слово «апотропеический», от греческого — «отвращать [опасность]», «отводить». Такие речи или действия служат оберегами, они мешают злым силам, которые жаждут вам навредить.

В традиционном иудаизме множество защитных обрядов; впоследствии им придумали более современные, более рациональные объяснения, чтобы скрыть их истинную природу; на самом-то деле это суеверия. Наверное, самый известный пример — обычай разбивать бокал в конце свадьбы; как утверждает молитвенник издательства Artscroll, «в знак того, что наша радость не может быть полной, пока Храм не отстроен». Интересно (и показательно), что ультраортодоксальные издатели из Artscroll предпочли это национально-рациональное толкование традиционному талмудическому: «Map, сын Равины, женил своего сына. Увидел, что мудрецы слишком развеселились, принес дорогой бокал ценой в 400 зуз и разбил перед ними, и они загрустили» (Брохойс 30а).

Similia similibus curantur — подобное излечивается подобным, и печаль служит защитой от иной печали. Map применил гомеопатический подход: небольшое огорчение предотвращает большое. Тосефта (сборник дополнений к комментарию Раши, составленный в период между двенадцатым и четырнадцатым веком) утверждает: «Отсюда пошел обычай разбивать бокал на свадьбе». Если уж Тосефта, обычно сложная и витиеватая, выражается так прямо, то спорить нет смысла. Бокал разбивают, чтобы одурачить ситре ахре, позволив ей принять участие в торжестве. Она заморит червячка, получит свою долю внимания и спокойно пойдет себе дальше — портить свадьбу кому-нибудь другому.

Но иногда мелкое изменение церемонии может повлечь за собой новое истолкование обычая в целом; в итоге все напрочь забывают о его защитной функции. Один из ключевых моментов пасхального седера — перечисление десяти казней египетских. При упоминании каждой казни участники седера окунают указательный палец в бокал с вином, а затем стряхивают капли вина на блюдечко, и горе тому непослушному ребенку, который посмеет облизать палец.

Эту традицию принято считать показательным примером еврейского великодушия. Мы так мягкосердечны, так незлопамятны по отношению к врагам, что выпиваем на четверть глотка меньше, то есть лишаем себя части наслаждения в знак сочувствия египтянам. Это толкование подобно пластинке «Ramones», первых панков: и то и другое — блестящая попытка выдать примитивное за прогрессивное. Такую трактовку обряда еще в пятнадцатом веке предложил выдающийся толкователь Торы Исаак Абарбанель^{47}, но чтобы укорениться в еврейском сознании, ей понадобилось около четырехсот лет. До того общепринятая версия была совсем иной: «мы уменьшаем количество вина в кубке так же, как Бог уменьшил количество египтян», вполне понятная интерпретация. Мысль Абарбанеля подхватил и распространил Шимшон-Рафаэль Гирш (1808–1888), основатель и идейный руководитель неоортодоксального течения в иудаизме. Немецкие евреи, представители этого течения, стремились к тому, чтобы сочетать неукоснительное соблюдение религиозных обрядов, прогрессивное светское образование и свободное владение немецким языком. Гирш хотя и был убежденным противником реформистского иудаизма, но быстро сумел отличить вечное от преходящего — и охотно изложил свою мысль, причем не на иврите или идише, а на немецком, то есть на языке, понятном даже гоям.