Жизнь как на ладони. Книга 2
Шрифт:
– Сева, родной, – сказал он как можно убедительнее, – ты пойми, вокруг нас сейчас так много горя и жестокости, страна стоит по колено в слезах и крови, и умереть для нас – это самое лёгкое. Мы должны постараться выжить, чтобы по мере сил помогать другим. А там уж – как Бог даст.
– Ты счастливый, – князь пододвинул ногой стул и присел на сиденье, уронив на колени подрагивавшие от бессильной ярости руки, – у тебя есть твёрдость и смирение. А у меня нет.
– Ты говорил, что примкнул к заговорщикам, – напомнил ему Тимофей, – расскажи.
– Ах да, – Всеволод снова вскочил и прошёлся по кухне. – Меня эта
Езерский стал говорить так тихо, что Тимофей больше догадывался, чем слышал, о чём идёт речь.
– Крыся познакомила меня со своими друзьями. Такими же, как и я, недавно вернувшимися с фронта офицерами. Они собирают группу для перехода в Белую армию к генералу Деникину, маршрут уже разработан, и группа ждёт последнего сигнала. Крыся у них связная. Вчера она как раз шла с запиской к командиру группы полковнику Егорову. Добровольцам сложно собраться вместе, потому что большевики развернули на офицеров настоящую охоту. Но, перед тем как уйти, необходимо раздобыть себе оружие и составить вооружённое подразделение.
– Это очень опасно, – сказал Тимофей, – но я тебя понимаю. Только прошу – долечись. Твоя рана ещё не полностью зажила.
– Не бойся, отряд ещё не собрался. Мне поручено разыскать знакомых офицеров и предложить им примкнуть к нам.
Тимофей смотрел на названого брата, и в его голове хаотично мелькали мысли, словно злая метель, бушевавшая в эту минуту над городом. Он страстно желал присоединиться к защитникам Отечества и в то же время ясно сознавал, что не имеет права оставить свою больницу и родителей. Будущее представлялось ему холодной тёмной полыньёй, в которой, словно запоздалые осенние листья, кружатся людские судьбы. Кого-то затянет под лёд, а кто-то выплывет. Ясно ему было только одно: он не может уйти из дома вдвоём с Всеволодом. Родители этого не переживут.
– Я не вправе уйти с тобой на войну, но, оставшись, я буду помогать людям всем, чем смогу, – пообещал Тимофей, сознавая, что с этой минуты их жизнь висит на волоске.
3
С каждым днём жизнь в Петрограде становилась всё суровее, а к началу тысяча девятьсот восемнадцатого года наступил настоящий голод.
Хлебная норма, выдававшаяся на руки, составляла двести граммов в день. Невозможно было представить, что пару лет назад этот голодный, обветшавший город был блестящей европейской столицей, удивлявшей приезжих изобилием лавок и магазинов с крикливыми вывесками «Поставщик императорского двора».
Тимофей поднял воротник пальто, на ходу отряхнув шапку от крупных снежных хлопьев, и миновал прежде роскошный ресторан «Квисисана», о котором напоминала лишь покосившаяся вывеска да лакированная дверь с напрочь оторванной ручкой.
Мальчишкой он бегал этой дорогой в особняк Езерских на встречу с его сиятельством князем Всеволодом Андреевичем, ныне просто гражданином республики Советов, а теперь идёт с тайным поручением к актрисе Рассоловой, племяннице его любимой наставницы Досифеи Никандровны.
– Гражданин, предъяви документы! – как черти из табакерки, выскочили из-за угла двое матросов с красными повязками на рукавах.
Тимофей остановился и, не споря, протянул патрулю паспорт.
– Буржуй?
Один из матросов, мордатый парень в чёрном
– Врач в Пантелеимоновской больнице.
– А не врёшь? Покажи сумку.
– Смотрите.
– И правда, доктор, – разочарованно протянул матрос, разглядывая лежащий сверху стетоскоп, и милостиво разрешил: – Живи. Успеем расстрелять.
Патруль пошёл дальше, а Тимофей облегчённо перевёл дух. Если бы они поворошили инструменты в кожаном саквояже, то наверняка наткнулись бы на плотный пакет с документами, где тщательно отмечен круг лиц, желающих выехать на помощь государю и знающих Тобольск – городок, в котором большевики прячут Его Величество. Кроме того, под свёрнутыми в трубочку бинтами лежало письмо для передачи императору Николаю Александровичу со строками поэта Сергея Бехтеева.
Тимофей выучил их наизусть и часто повторял про себя как молитву:
Боже, Царя сохраниВ ссылке, в изгнанье, вдали,Боже, продли его дни,Боже, продли!Дай ему силы сноситьХолод и голод тюрьмы;Дай ему власть победитьПолчища тьмы!Да не утратит он самВеру в мятежный народ;Да воссияет он намВ мраке невзгод.О томящемся в ссылке самодержце Тимофей думал как о близком человеке, таком же родном и любимом, как отец, брат, невеста Зиночка. Он так истосковался по Зине, что от дум о ней начинала болеть голова. Сотни раз Тимофей в мельчайших подробностях вспоминал её глаза, солнечные каштановые волосы, рассыпавшиеся от лёгкого дуновения ветерка, нежные руки с тонкими пальцами. Такими тонкими, что в ювелирном магазине едва смогли подобрать для неё обручальное колечко с мелким бриллиантиком. «Как она там, моя ласточка? Почта не работает, весточку не послать и не получить. Наверное, с ума сходит, жив ли я. А я с ума схожу по ней».
Рядом звонко хлопнула дверь, и из подъезда, озираясь, вышел закутанный в бобровую шубу старик. Он встретился глазами с Тимофеем и грустно спросил:
– Патруль ушёл?
– Ушёл.
– Слава Богу. Видите ли, сударь, я следил за господами краснофлотцами через окно в парадной, – доверчиво сказал он Тимофею. – Моя жена очень больна, а я даже не рискую пойти к аптекарю. Боюсь, убьют за шубу, будь она неладна. Кто тогда поможет моей Вере Ивановне? А другой одежды у меня, увы, нет.
Он так жалобно развёл руками, что доктор не выдержал:
– Что с вашей супругой? Я врач.
– Неужели? – до слёз обрадовался старик. – Не иначе, вас мне Бог послал.
Он съёжился и извиняющимся тоном представился:
– Рябов Осип Савельевич. Тайный советник. Теперь бывший. Знаете ли, даже упоминать об этом боюсь. Но вы ведь меня не выдадите, правда? Умоляю, господин доктор, не откажите в любезности осмотреть мою жену.
До квартиры господина Рябова пришлось подниматься на ощупь, скользя ногами по высоким обледенелым ступеням.