Жизнь как она есть
Шрифт:
Вернувшись в станьковский лес, партизаны залезли на деревья и видели огромное зарево пожара. Тушить его гитлеровцы приехали из Дзержинска, но почти ничего спасти не могли.
В Станькове с этого времени уже до конца оккупации Белоруссии никогда не было немецкого гарнизона.
А Бондаревич и Ада считали, что в какой-то степени выполнили наказ Ивана Андреевича и Анны Александровны.
ВО ВРАЖЕСКОМ КОЛЬЦЕ
Третий день шел бой с карателями у хутора
По данным разведок нашего отряда и «Боевого», стало известно, что весь лес берется в кольцо, каратели подтягивали сюда не только пехоту, но и артиллерию. Хутор Борки от нашего лагеря находился всего в пяти километрах. Там вела бой рота Антонова. До нас долетали звуки пальбы, а после полудня Антонова привезли в лагерь тяжело раненным.
Весь лагерь был поднят по тревоге, лошади запряжены, раненые уложены на повозки (это были Марат, Антонов и двое больных). Марат, впрочем, отказался ложиться: он стоял около повозки, рука его висела на перевязи.
Начальник штаба Егоров, весь в ремнях, строгий, подтянутый, вышел перед строем партизан и разъяснил обстановку: лагерь взят карателями в кольцо, выходить из окружения будем вместе с «Боевым», если удастся где-то нащупать слабое место в кольце, прорываться и двигаться в район. Копыл я. Здесь базировалась бригада имени Ворошилова. Было решение, что если не все сумеют выйти из окружения вместе, тогда действовать отдельными группами и поодиночке пробираться до Копыльского района, к ворошиловцам. Кто не дойдет туда, через 4–5 дней пусть вернется в наш лагерь и ждет разведку из штаба отряда.
Приблизительно около полуночи отряд выступил из расположения лагеря, пристроился к «Боевому», и все двинулись на юго-запад, к лесным деревням Любожанка и Александрове.
Марат оставил санвзвод и шел с нашей ротой, рядом со мной.
Одет он был хорошо, разведчики его экипировали по всем правилам зимнего времени: полушубочек, валенки, теплый платок на шее (мой — я ему повязала, выходя из лагеря), ушанка, рукавицы. При нем пистолет и гранаты. Его винтовкой завладел кто-то другой: он ведь был «на излечении» и — все в тех же бурках, в пальто, подбитом «рыбьим мехом», под ним, в кобуре, наган.
Колонна выглядела внушительно, да и обоз за ней тянулся порядочный.
Обогнув небольшую лесную полянку, вступили в ельник и, соблюдая крайнюю осторожность, двигались в абсолютной тишине. Каратели, цепи которых были уже близко, не должны были услышать даже хруста сухой ветки.
У каждого партизана было по небольшому кусочку хлеба — перед выступлением Вася Давыдов выдал этот НЗ. Мы молча подкреплялись, не перекидываясь друг с другом ни единым словом.
И вдруг в этой настороженной тишине раздался винтовочный выстрел. (После выяснилось, что по преступной неосторожности выстрелил какой-то растяпа.)
Этот случайный выстрел спутал все планы.
И посыпалось, загремело, засверкало кругом…
«Боевой»,
Все произошло так стремительно, так быстро, что все мы потеряли друг друга и свои подразделения. Со мной рядом был только Марат. Оценить как-нибудь обстановку мы не могли, да и времени на это не было.
Марат, у которого была удивительная способность ориентироваться на местности, посоветовал пересечь поляну, выйти в другой массив леса, на юг, а там будет видно, что делать. Я послушалась его.
И вот мы с ним поползли через поляну, на которой, казалось, был сосредоточен весь огонь карателей. Ему было очень трудно, с одной-то рукой.
Где-то справа от меня, на краю поляны, разорвался артиллерийский снаряд — смешались деревья, снег, земля… Марат исчез в этом вихре… Стало тише, только огненными лентами полосовали лес очереди трассирующих пуль.
Не могу даже сейчас представить, как я ползла, как прижималась к земле: если бы можно было стать кротом, найти подземный ход, укрыться, во что бы то ни стало укрыться!
…Вот лес, вот он! Встала уже в густом ельнике — и снова залп, и снова очереди из пулеметов трассирующими.
— Чего стоишь, дура!
Меня кто-то сшиб с ног. Это был Иван Воробьев, каким-то чудом оказавшийся здесь. Вместе с ним мы пробрались от края поляны в глубь леса. Стало тихо. Вскоре мы встретили наших из разных взводов и рот. Тут была моя Нина, Леонид Балашко, Веселовский, Аскерко, Чугаевский, Михаил и Костя Бондаревичи, Михаил Ивашин.
Уже где-то вставала в тумане заря (это казалось зарей), небо чуть розовело, жемчужно-молочное и тревожное.
Мы двинулись всей группой осторожно, чутко прислушиваясь.
Шли лесом около часа. Я инстинктивно все время оглядывалась: мне чудился Марат. В голове у меня звенело, в кровь разодранные колени и руки саднило, одежда висела клочьями. Но не боль меня донимала, неотступная душевная мука: неужели он погиб во время того ужасного взрыва?
Кругом тишина, только сосны шумят. И вдруг стало доносить ветром какой-то сладковато-приторный запах: вдохнешь, а он лезет тебе в нос, в рот, внутри отзывается неприятной тошнотой и сухостью.
Через некоторое время сквозь кусты и заросли стало видно зарево пожара — мы шли прямо на него. В этом направлении, мы знали, должна была быть лесная деревушка Литавец. В ней мы собирались отдохнуть, узнать о немцах и выбрать дальнейший путь.