Жизнь как жизнь (Проза жизни) [Обыкновенная жизнь]

Хмелевская Иоанна

— Вы, видать, постановили, чтобы старого человека покоя-отдыха лишить, — сказал он меланхолически. — Я совершенно не могу понять, зачем я делаю то, что к моим обязанностям не относится… Ладно, приведем наши впечатления в порядок, потому что пока я понял только две вещи. Что ты, сынок, вышел за пределы отведенного тебе участка и что ты ходишь в штанах. Ведь бандюга за колонной — это ты, правильно? Так нельзя. Бельгийской занимается Кватковский, с ним завтра надо посовещаться. Черному Мете кто-то подкинул в машину

сверток, который уважаемые барышни слямзили. А я должен их за это по головке погладить и пряника дать… Какой-то тип в сером «опеле». А номер этого «опеля»?

— Битва под Грюнвалъдом, — быстро сказала Тереска.

— Вы что, действительно считаете, что по городу ездят только исторические даты?

— Нет, конечно, но практически… Спереди там пятерка… «Пятьдесят четыре — десять». Жолибож. То есть я хотела сказать «ВИ».

— Ну ладно, давайте посмотрим, что там такое в этом свертке. Может быть, придется его отдать хозяину. Даю вам слово, что не знаю, как мне выкручиваться из этой ерунды.

— Может, и выкручиваться не придется, — сказал Кшиштоф Цегна, который в вопросе кражи свертка был целиком на стороне Терески и Шпульки. В душе он благословлял их за осуществление идеи, которую он сам никогда не осмелился бы воплотить в жизнь.

Участковый перерезал веревку.

— Независимо от того, вернем мы этот сверток или нет, можем признаться в том, что внутрь заглянули, — сказал он и решительно снял бумагу.

Под бумагой была еще одна веревка и еще слой бумаги. Потом появилась большая плоская коробка без замка. Участковый поднял крышку и аккуратно приподнял толстую прокладку.

Кшиштоф Цегна уже не успел удержаться от громкого свиста. Тереска и Шпулька замерли, вытаращив глаза. Участковый философски смотрел на устрашающее количество великолепно упакованных швейцарских часов.

— Нуда, — сказал он задумчиво. — Сомневаюсь, что мы сможем найти хозяина, который признается, что у него пропало столько часов. Плохо получилось…

— Кто же мог предполагать? — буркнул смущенно Кшиштоф Цегна.

— А надо было предполагать. Раз уж ты, сынок, решил такими вещами заниматься сверх своих обязанностей, надо было считаться с такой возможностью. Где теперь у тебя вещественное доказательство? Надо было оставить сверток у него, проследить, что он с ним будет делать, куда поедет…

— Да уж столько раз следили за ним — и ничего…

— А неизвестно, было у него что-нибудь в те разы или нет. А теперь было. Сфотографировать… Этого типа из «опеля» вы сможете узнать?

Тереска и Шпулька, испуганно и завороженно глядевшие на часики, обе вздрогнули.

— Мы ничего такого… Мы не хотели… Не так… — простонала Шпулька.

— Мы-то думали, что у него в свертке что-то нелегальное… — взвыла напуганная Тереска. — Даем вам честное слово! Мы не хотели воровать часы!

Участковый слегка удивился.

—

А вы что, на самом деле думаете, что эти часики — законное приобретение? Вы свистнули у этих типов здоровую порцию контрабанды, теперь это уже не скроешь. Будете свидетелями, иначе не получится. Если вас там никто не видел, то мне кажется, сейчас у них там страшная суматоха. Кшись, сынок, надо бы это использовать. Пиши рапорт. И сразу протокол, уважаемые барышни его подпишут. Вы того типа из «опеля» узнаете?

Тереска стала соображать, что к их краже отнеслись весьма оригинально и что есть еще шанс пойти завтра в школу, а не в камеру предварительного заключения.

— Да, разумеется, — сказала она поспешно. — Мы можем его сразу описать, пока помним.

— Я не помню, — сказала в отчаянии Шпулька. — У меня он перемешался в голове с тем, который прогонял наглую диву.

— Ты обязана вспомнить! Сосредоточься и напряги мысли! Он был старый.

— Ага, точно, — согласилась Шпулька. — Ему минимум лет сорок. И перчатки.

— Ага. И серый костюм…

— И наверное, штаны… — буркнул участковый, записывая их слова.

— Что? А, да, штаны. И волосы. В смысле, что он не лысый. Прическа такая… ежиком. И лицо такое… лепешкой. То есть не совсем как блин, нос у него выдавался вперед, но плоское какое-то лицо. И нос такой широкий… Правильно, Шпулька?

— Широкий, — поддакнула Шпулька, задумчиво хмуря лоб. — И еще у него было ухо…

Участковый прекратил писать.

— Одно? — подозрительно спросил он.

Шпулька кивнула головой.

— Одно. То есть нет, всего, конечно, два! Но одно ухо было какое-то такое…

— Какое?

— Ну, не знаю. Трудно описать. Какое-то такое…

— Не знаю, я ничего такого не заметила, — недовольно сказала Тереска словно бы с недоверием.

— Но я заметила. И ты наверняка тоже! Вспомни! Это ухо, ну, с нашей стороны, было у него такое… красное и как бы немного бесформенное. Тоже словно плоское.

— А ведь верно, ты права! — оживилась Тереска. — Расшлепанное! И только одно!

— Которое?

— То, что с нашей стороны. Минутку. Когда он заглядывал в мотор… С этой стороны… Правое!

— Да, именно правое. А левое было самое обыкновенное, — подтвердила Тереска.

— А эта прическа ежиком у него какого цвета? Брюнет, блондин?

— Точно под цвет костюма. И волосы серые…

— Наверное, с проседью, — сообразила Шпулька, — черные волосы с проседью как раз и покажутся серыми. Иначе просто невозможно иметь такие волосы.

— А еще что? Глаза, зубы?

Тереска покачала головой.

— Не требуйте от нас слишком многого. Мы на него смотрели, когда освещения почти не было. Глаз видно не было, а зубы… так ведь он не скалился! Высокий был, почти как Скшету… как вот этот пан, среднетолстый.